Вениамин Каверин - Девять десятых судьбы

Навстречу ему, размахивая рукой, в которой зажата записка, бежит какой-то солдат.

- Товарищ комиссар!

- В чем дело?

- Вас ждут... Вот записка.

При четком свете фонаря Лобачев читает записку и стиснув челюсти рвет ее на мелкие клочки.

- Опять приказ... Но, чорт побери, ведь можно же начать бомбардировку с "Авроры"!

- Где Павлов?

- В дежурной комнате, товарищ комиссар!

Лобачев бежит по лестнице, распахивает дверь в дежурную комнату и лицом к лицу сталкивается с человеком невысокого роста, в очках в распахнутом пальто и мягкой фетровой шляпе, сдвинутой на затылок.

- В чем дело, чорт возьми? Почему не открываете огонь. Из Смольного приказ за приказом, войска ждут, а вы...

Лобачев, крепко сжимая челюсти, смотрит на человека в очках.

Тот внезапно умолкает, сдвинув брови и тревожно вглядываясь в лицо комиссара.

- Вы больны? Если вы больны, так как же вы смеете браться за такое дело...

Лобачев разжимает залитый свинцом рот.

- Я здоров. Не имею возможности открыть огонь, так как орудия, по словам артиллеристов, неисправны и стрельба из них сопряжена с опасностью для жизни.

- Ваши артиллеристы - изменники! - кричит человек в очках. - Немедленно дайте знак из сигнальной пушки.

- Сигнальная пушка? - вспыхивает в мозгу комиссара. - В самом деле, как же так?.. Сигнальная пушка...

- Почему вы не вызвали артиллеристов с Морского полигона?

- Почему я не вызвал артиллеристов с Морского полигона? - бессмысленно повторяет комиссар и, придя в себя, отвечает:

- Потому что четверть часа тому назад я еще не знал, что орудия неисправны.

Человек в очках хватает его за руку и тащит к дверям.

- Идемте к орудиям!

Он уже бежит по лестнице, выбегает на двор, дождь сразу захлестывает лицо; он поднимает воротник пальто, глубже надвигает шляпу. Комиссар едва поспевает за ним. Они идут в темных проулках, между гарнизонными зданиями; со стороны Зимнего слышатся редкие ружейные выстрелы, фонари слабо мерцают у крепостных стен.

- Товарищ Лобачев, где вы?

Какой-то человек бежит за ними, проваливаясь в лужи, прыгая через выбоины.

- Я здесь. Что случилось?

Человек падает в лужу, вскакивает, ругаясь по-матери, и кричит весело:

- Зимний сдался и наши там!

Человек в очках с недоумением опускает голову и смотрит поверх очков.

- Зимний сдался? Навряд...

Комиссар, дрожа от напряжения, хватает его за руку.

Он отвечает на пожатие и, прислушиваясь к учащающейся стрельбе, говорит с сомнением, качая головой.

- Что-то не то... Однако ж едем туда... Посмотрим...

Они возвращаются обратно в дежурную комнату.

Высокий солдат, лицо его кажется знакомым комиссару, подходит к нему, едва только он появляется на пороге дежурной комнаты.

- Товарищ комиссар, - говорит он и, по старой военной привычке, подносит руку к козырьку фуражки - поручение выполнено.

- Какое поручение? - пытается вспомнить комиссар. - Ах да, это тот самокатчик... Я его посылал с ультиматумом в Зимний.

- Очень хорошо, товарищ, - отвечает он.

- Временное правительство отказалось ответить на ультиматум...

- Временного правительства больше не существует. Зимний взят.

- Вы давно с Дворцовой площади? - спрашивает самокатчика человек в очках.

- Не более, как минут тридцать...

- Ну как там?

- Да вот впервые от товарища Лобачева слышу, что Зимний сдался.

Человек в очках быстро идет к дверям и еще раз оборачивается на пороге.

- Я еду. На всякий случай необходимо немедленно послать за артиллеристами с Морского полигона.

На мостике, за крепостными воротами уже тарахтит автомобиль со слюдяными окошечками в парусиновом верхе.

Кривенко вернулся из штаба мрачный и почти не отвечал на расспросы красногвардейцев.

Он хмуро выслушал сообщение своего помощника о том, что за время его отсутствия заставой Павловского полка были задержаны на Морской 150 юнкеров с четырьмя орудиями, за какие-то пустяки обругал его по-матери и принялся осматривать испорченный пулемет, с которым возился еще утром.

Раза два он пробормотал что-то про себя, но Шахов, вернувшийся с обхода расслышал только:

- Все дело губят... Засранцы! Что ж, подождем.

Шахов хотел было узнать от него о причинах замедления, но раздумал и отошел в сторону.

Недавнее ощущение необычайной новизны всего мира и странность того, что вещи и люди представлялись ему во всех мелочах с особенной свежестью и убедительностью - все это было сметено встречей с Главецким.

Это лицо, немного опухшее, тошнотное, но вместе с тем чем-то привлекательное выплывало перед ним за каждым углом. За три часа, которые он провел, бродя между Морской и Миллионной, оно не оставляло его ни на одну минуту. Он до мелочей припоминал давешний разговор в трактире и вместе с тяжелым чувством огромной и страшной для него (в этом он был почти уверен) неудачи, испытывал горечь от того, что встреча с Главецким произошла в этот, а не в другой день.

И теперь, когда первое ощущение свежести и новизны исчезло, он с новой силой вспомнил о Галине.

Теперь он тревожился о ней, жалел, что не отправился разыскивать ее тотчас же, упрекал себя в этом; ему странным казалось, что он так быстро и так просто забыл о ней. Он сидел, обхватив винтовку обеими руками, чувствуя щекой холодок шомпола, и прислушивался к глуховатому говору в цепи, раскинутой поперек Миллионной, к редкому треску ружейных выстрелов у Зимнего дворца.

Но эти звуки были уже привычными и неизбежными для сегодняшней ночи; он переставал замечать их и тогда снова отчетливо вспоминал жесты, мелочи одежды, чуть неверную походку Галины, как в тот год, который он провел в глухой деревушке под Томском, где напрасно старался ее забыть.

Этот бесконечный год, который он так старательно прожил в разлуке с нею, в который он пытался, наконец, свести личные счеты с собою - вдруг ухнул куда-то. Этот год был ошибкой, ребячеством, неуменьем совладать с собой, детским желаньем уйти от настоящей жизни, а настоящая жизнь была в ней, в Галине, в этой теплой и глухой радости, которая снова начинала подмывать его.

Он поднял голову - автомобильные прожекторы косыми снопами света скользили по Миллионной - и снова опустил ее; в прижатых ладонью глазах на миг мелькнули круглые красные пятна...

- Стой!

Автомобиль взлетел на мостик через Зимнюю канавку и остановился.

Кривенко, сняв винтовку с плеча, бежал к нему вдоль тротуара.

- Кто такие? - в два голоса закричали из цепи.

Человек в очках и в фетровой шляпе, сброшенной на затылок, высунулся из автомобиля.

- Из Военно-Революционного Комитета. Нам только-что передали, что Зимний взят.

- Хм, вот как, взят? - с иронией переспросил Кривенко, - ну так он, стало-быть, само собой взялся. Мы тут четвертый час стоим ни туда ни назад, а от нас требуют, чтобы мы дворец взяли!