Лев Правдин - Океан Бурь. Книга первая

И не было случая, чтобы капитан проспал: в трудную минуту он всегда на своем посту. Вот такой барометр сделал Владимир Васильевич Вечканов.

Не отстали от отца и сыновья. Они украсили дом удивительной резьбой, на которую приезжали смотреть даже из других городов. Фотографы снимали дом, художники приходили рисовать его. Все соседи очень гордились, что именно на их улице стоит такой необыкновенный дом, какого больше нет нигде, и говорили, что в таком доме жить просто грешно, его надо только показывать, как произведение искусства. И все называли деда Великим Мастером.

А он любил работать в башне, где под самым шатром устроена небольшая горенка, освещенная со всех сторон большими, почти во всю стенку окнами. Дымоходы от печей так были расположены, что в горенке бывало тепло в самые лютые морозы.

Когда началась война, Вале не было еще тринадцати лет. Малолетство угнетало ее. Оно казалось ей болезнью, которая закрывает вход в большой мир со всеми его горькими и радостными событиями.

Все так и думают: ребенок, да к тому же девчонка. Ну, это последнее препятствие не такое уж страшное. Девочки из старших классов прекрасно устроились в госпиталях, это уже первый шаг к фронту. А две знакомые девочки даже в военную школу попали. Будут зенитчицами.

— Не дури, Валентин, — сказала мать.

Они сидели на галерейке. Цветные стекла делили солнечный мир на красные, зеленые, оранжевые куски. И внутри галереи тоже все было разноцветное и казалось неопределенным и почему-то тревожным.

Валя думала, что так и есть на самом деле: неопределенно и тревожно.

Только что проводили на фронт ее братьев. Всех троих сразу. Внизу, тяжело ступая, бродил отец. Впервые он ходил вот так, просто ходил, ничего не делая.

Потом пошли нечастые письма с фронта. Служили братья саперами. Плотничьим своим славным ремеслом прокладывали путь нашим частям. Погибли они в одну минуту — все трое — от одной бомбы.

И сразу наступила в доме тишина. Будто не в прошлом году, а вот только сейчас, в эту минуту, ушли отсюда братья-погодки. Только сейчас перестали звучать их голоса в стенах отчего дома. До сих пор они жили здесь. О них вспоминали, мечтали о встрече с ними. У них было будущее. Живые среди живых. Их вещи были вещами живых. Каждую минуту они могли понадобиться хозяевам.

Вскоре после этого умерла мать.

Отец приходил поздно. Он никогда не оставался ночевать на заводе, как делали многие. Хоть под утро, хоть на час, да придет.

Придет и спросит:

— Ну что?

— Вот квартирантов пустила. Эвакуированные.

— Правильно, дочка. Пусть живут.

И она привыкла к тому, что все сделанное ею встречает одобрение со стороны отца. А он ни во что не вмешивался, и это приучило Валю к самостоятельности.

Это было еще в самом начале войны. Валя бежала из школы. Неподалеку от дома ее остановили две женщины: молодая и пожилая, крупная, хмуроватая и, видать, нелюдимая. Пожилая гудящим, как труба, голосом спросила:

— Не знаешь ли, девочка, где бы нам квартиру сыскать? Мы эвакуированные из Пскова. Мой сын на фронте, а это его жена. Ей тоже скоро на фронт, так что квартира нужна мне одной.

Так появилась в доме Елена Карповна Бродникова. Она, тяжело ступая, бродила по опустевшему дому, восхищаясь его красотой и талантом мастера, создавшего такое чудо. Она и сама была мастером по росписи тканей и скоро поступила на работу в театр.

Ее сын Валерий Ионыч вернулся года через три, когда хозяйка, сдавшая им квартиру, уже сама находилась на фронте. Он нисколько не походил на свою могучую мать — сухонький и большеголовый, как гвоздик. Масса необычайно густых волос косматой тучей клубилась над темным его лицом. Прихрамывая, он побродил по дому, потом, так же прихрамывая, по городу, постоял на высоком берегу широчайшей реки, посмотрел на заречные горы, на тайгу и решил, что никуда он не уедет от этой суровой, могучей, не всякому открытой русской красоты.

Валя привыкла все делать, не спрашивая разрешения отца. Он даже не сразу узнал, что его дочь работает в госпитале. Ее сначала не хотели принимать. Главврач сказал, что здесь не детский сад и не школа, а когда она начала показывать свой настойчивый характер, он попросту выставил ее из кабинета.

Это было, когда главврач еще не вполне уяснил себе, что такое Валин характер. Когда уяснил, то сразу принял. Нет, она ничего такого не сделала. Она просто села на диван, покрытый белым чехлом, и сказала, что никуда отсюда не уйдет.

— Ну, сиди, — усмехнулся главврач. — Мне не жалко, сиди хоть до самого вечера.

Он сидел за своим столом и читал какие-то инструкции, напечатанные на папиросной бумаге. И Валя отлично видела, что читает он без всякого интереса, потому что она мешает ему. И, наверное, он обдумывает: как бы выгнать эту девчонку из кабинета.

— Ты уйдешь? — спросил он.

— Нет.

Он еще почитал и снова спросил:

— Долго ты еще будешь сидеть?

— Пока не примете, — ответила Валя. — Может быть, до конца войны.

Она сидела на диване и мило улыбалась. Этот большой строгий человек отлично понимает, какая сила привела ее сюда, и он, конечно, думает, что она маленькая своенравная девчонка, которую ничего не стоит припугнуть и выгнать из госпиталя.

Но она докажет, что совсем она не такая. Если уж ей нельзя воевать, то позвольте хоть здесь, в глубоком тылу, отдать все силы для победы над врагом.

Конечно, она не произносила таких громких слов. Она просто так думала. Но ведь у главврача есть и другие дела, и, кроме того, у него есть нервы. Сколько можно смотреть, как на диване сидит худенькая загорелая девчонка и болтает загорелыми в белых царапинах ногами.

Он сказал:

— Я вот сейчас позвоню в твою школу.

— Пожалуйста! — с готовностью согласилась Валя, и в ее глазах заиграли какие-то торжествующие огоньки. Пожалуйста. Телефон 33–15.

— Вот и позвоню, — пригрозил главврач и снял трубку.

Застрекотал телефонный диск. Валя рассеянно ожидала.

— Что ты меня разыгрываешь? Это номер моего телефона. Вот этого.

Валя с улыбкой подтвердила.

— Правильно. Это и была до войны наша школа. А здесь был кабинет директора. А сейчас мы учимся в чужой школе в третью смену. Ночью. Так я вполне могу работать днем.

Он сделал такое скорбное лицо, словно у него вдруг заболели зубы.

— Ну, марш отсюда!

Валя улыбнулась и не сделала ни одного движения.

Тогда главврач позвал какую-то тетку в белом халате. Выслушав приказ главврача, она сказала «есть», и не успела Валя оглянуться, как уже оказалась в полутемном коридорчике. Бороться с ней дальше у тетки не хватило сил.

Потом каждый раз, когда главврач выходил из кабинета или возвращался обратно, он обязательно натыкался на нее. По блеску ее глаз и зубов он догадывался, что она улыбается, и, наверное, ему было совестно за то, что он, такой здоровый, пожилой мужчина, полковник, не может справиться с девчонкой, которая, судя по всему, годилась ему в дочери. А может быть, он именно и вспомнил о своей дочке?