Лев Правдин - Океан Бурь. Книга первая

— Вот и я думаю: зачем тебе врать?

— А я и не думаю…

— Ты одно учти: я-то ведь все знаю. Я твою честность проверяю.

— Нечего ее проверять. Сказано: я один.

— Вот и опять врешь. Одному такого ящика не поднять.

— А зачем мне его поднимать? Я по отдельности все натаскивал.

— По отдельности можно, — согласился Василий Андреевич, — если каждую ночь таскать.

— Почти каждую, — хмуро подтвердил Васька.

Василий Андреевич погасил фонарик. Снова спросил:

— А в этом месяце?

— Тоже таскал.

— По такому морозу и без варежек?

Васька слегка запнулся, но тут же ответил:

— А я закаленный.

— Это сразу видно. Врать ты закаленный.

Наверное, поняв, что совсем заврался, Васька замолчал и только чаще захлюпал носом.

— Хотя если по правде, то врешь еще плохо. Настоящие воры, знаешь, как врут? Так врут, что даже сами себе верят. А ты вот врешь, а я тебе не верю. Ну, будешь говорить?

Тут даже Володя не выдержал и крикнул из-за поленницы:

— Васька, да говори же!

Василий Андреевич зажег фонарик.

— О! А ты зачем здесь? Вот ловкач! — с восхищением воскликнул он. — Даже я ничего не заметил. Иди сюда. Слово держать умеешь?

— А то!

— Все, что здесь видел и слышал, никому. Понятно?

— Понятно!

— Смотри, я на тебя надеюсь. Вот его портфель. Подержи пока у себя. Ну, беги домой.

Стоя у ворот своего дома, Володя увидел, как немного погодя мимо него прошли Василий Андреевич и Васька.

— Руки не отморозь, тезка.

— Не страшно. Я привычный.

— Эх ты, Васька, Васька.

Бросив оба портфеля у калитки, Володя, на бегу срывая свои варежки, закричал:

— Васька, постой! На, возьми! У меня, дома еще есть, у печки сохнут.

Василий Андреевич строго спросил:

— Опять ты здесь? Вы, может быть, такие друзья, что все это вдвоем?

— Нет уж, вы сюда его не путайте, — вдруг горячо заговорил Васька. — Один я все сделал. Вовка ничего и не знает.

В доме стояла такая тишина, что даже из прихожей было слышно, как в дядиной комнате постукивают ходики. Ваоныч уехал куда-то на завод, а Елена Карповна и дядя еще не вернулись с работы. Дома одна тетка, но и она, наверное, дремлет, прислонившись толстой спиной к горячей печи. Всегда в это время, управившись с домашними делами, она согревала у печки спину и широко, во весь рот, зевала. Зевнет, зажмурившись, перекрестит рот и снова задремлет. Тайка учит уроки, не обращает на мать никакого внимания.

Все было, как всегда, но эта обычная тишина сегодня почему-то показалась Володе такой гнетущей, словно он остался один во всем доме.

В своей комнате он увидал Таю. Она сидела на сундуке, и рядом стояла большая гипсовая собака. У собаки были грубо измалеваны глаза с толстыми ресницами и густые черные брови. Одна бровь выше другой, отчего казалось, что собака чего-то не понимает.

Вздыхая и всхлипывая, Тая завязывала на собачьей шее большой желтый бант. Вытирая концами ленты глаза, Тая спросила:

— Ваську видел?

— Никого я не видел.

— У отца на складе запасные части разворовали.

— Кто тебе сказал? — спросил Володя, но тут же понял, что он чуть не проговорился.

Он сразу вспомнил таинственные посещения неизвестных людей, секретные Переговоры и подумал, что все это имеет отношение к Васькиному складу.

— Ты испугался? — спросила Тая.

Не зная, что ей ответить, Володя начал покрикивать:

— А ты чего тут расселась! Уходи домой, я уроки готовить буду.

Тая, вытянув шею и сделав глаза совсем такие же, как у собаки, зашептала:

— Говорят, целую автомашину можно набрать из наворованных частей. Вот ты кричишь, а ничего не знаешь.

— Кто ничего не знает? Я? — спросил Володя и вдруг подумал, что Тая знает все, чего ему не полагается говорить. — Кто тебе сказал?

Тая всхлипнула и вытерла нос желтой лентой. Собака удивленно смотрела на Володю своими человечьими глазами, будто спрашивала: «Как же это ты ничего не знаешь?»

Тая продолжала шептать:

— Ничего мне не сказали. Я сама все слыхала. Ты послушай. К нам сегодня приходили переодетые сыщики… Чесслово. Четыре сыщика.

— А ты почему знаешь, что они сыщики? — тоже шепотом спросил Володя.

— А кто же это? Все обыскали, в сундуках и везде. Маму спрашивали, где папка деньги прячет. А я говорю: «Деньги в этой собаке, но это мои деньги, а не папины, и я их никому не отдам». Тогда один поднял собаку и засмеялся: «Ого, какая тяжелая! Тут, наверное, миллион. Возьми свою собаку, девочка, и беги к соседям. Посиди пока там».

Тая вздохнула:

— Ну вот я и сижу.

— А они ушли?

— Не знаю. Они мне не велели приходить, пока не позовут.

Пока не позовут. Ну и просидела бы всю ночь. Разве они позовут, когда надо. Нет, Володя бы ни за что не ушел.

— Сиди тут, — сказал он, — я сейчас. Все узнаю.

В большой дядиной комнате, всегда жарко натопленной и чистой, сейчас было прохладно и не убрано. Все вещи были сдвинуты со своих мест, как во время предпраздничной уборки. Тетка Александра Яновна поливала фикус и каким-то липким голосом лениво говорила Музе:

— А не мне жалуйся, я все одно не помогу, не мне — господу поклонись. Он милостив.

Васькина мачеха всхлипывала, вздрагивая жирными плечами. Увидав Володю, спросила:

— Что они там нашли, под сараем?

— Не знаю.

— О господи. Там милиционера поставили. Я говорю: мне дров надо, так он меня к сараю не допустил. И Капитона где-то нет. Наделал Васька делов. Осрамил среди людей. Ну, пусть только появится. Пусть появится!..

— Вот он какой у вас растет… — злорадно воскликнула тетка. — А все потому, что некрещеный.

— Так если бы мой был…

— А господь-то с тебя спросит. Что это ты, спросит он, раба ленивая, младенческую душу загубила, разбойника мне возрастила? И в ад тебя, к нечистому в судомойки. Туда тебя, туда…

— Я тоже некрещеный, — вызывающе сказал Володя. — Ну и что?

Тетка, вытирая фартуком банку, пояснила:

— Мамаша у него коммунистка. У ней своя вера. А ты ни туда ни сюда. Вот тебе и наказание.

И вдруг она взвыла и так изогнулась, будто кто-то невидимый ударил ее по спине. Стеклянная банка выпала из ее дрожащих рук и разбилась. Прыгая на осколках, тетка завывала, выкрикивая:

— Молись, окаянная твоя душа, молись, вылезай из дерьма… — Бледное ее лицо, заблестевшее от обильного пота, дрожало, и все на нем: и брови, и глаза, и губы — дергалось, словно стремясь сорваться со своих мест.

Она наскакивала на ошалевшую Музу и, как слепая, хваталась за что попало. Осколки трещали под ногами.

— Гляди на нее, господи, гляди, отворяйте ворота лона Христова, гоню поганую овцу…

Так, мешая молитву с руганью, тетка загоняла Музу в какие-то ворота, а перепуганная Муза мелко крестилась и шептала:

— Ой, да что ты, ой господи…