Лев Правдин - Океан Бурь. Книга вторая

Жизнь приучила Ваську все принимать так, как оно есть, не пытаясь ничего изменить. Радость — давай сюда! Горе — переживем, не заплачем. А главное — не зевать! Всегда ждать подвоха, и в случае чего не растеряться, и если надо — дать сдачи.

Следуя этим нехитрым правилам, он прожил первый свой день в городе, где все так не похоже на то обычное, с чем он привык встречаться прежде. Новая жизнь требовала новых навыков, которыми приходилось овладевать на ходу.

Вспоминая снега родного Нашего города и счастливо посмеиваясь, он снял рубашку, полежал на теплых камешках пляжа. Море продолжало бушевать. Зеленая волна накатывалась на берег и, гремя галькой, уползала обратно, а на берег уже налетала новая волна. Осмелев, Васька подошел поближе и получил огромное удовольствие, когда его окатило с головы до ног.

Вот это жизнь! Захотел есть — тут же в парке оказывался киоск или лоток с бутербродами, пирожками и даже с пирожными. Захотел пить — на каждом повороте газировка. Устал — под любым кустом тепло и сухо.

Незаметно подошел вечер, а Васька все еще блаженствовал на пляже, не задумываясь о ночлеге. Да что тут раздумывать-то? «Летом каждый кустик ночевать пустит», — легкомысленно рассуждал он, поднимаясь в приморский парк.

Солнце засмотрелось в бушующее море, как нерешительный купальщик, набирающийся отваги для безумного прыжка. На чудесных деревьях расцветали чудесные цветы, чудесные птицы хором заводили свои вечерние песни. И Васька, посвистывая, как птица, высматривал тот самый кустик, который укроет и пригреет горемычного, но, несмотря на это, беспечного постояльца.

Парк притих в ожидании, когда зажгут фонари, загремит музыка на танцевальных площадках и в открытых кино и начнется веселая вечерняя жизнь. Среди афиш на огромном щите выделялась одна, напечатанная оранжевой краской:

«Интересное какое кино», — подумал Васька и подошел поближе. Сердце его почему-то трепыхнулось в груди, как птица в кустах.

«Чисто сделано, — подумал Васька, — вот как хитро подъезжают. Знаем мы эту „кинофабрику“. На дурачка ловят».

Обмирая от внезапно возникшей опасности, он кинулся подальше от этой афиши и тут же наткнулся на другую, точно такую же. Приклеена к столбу и громко, на весь парк, орет:

Не успел он сделать и двух прыжков, как налетел на забор. И здесь те же красные афиши. Три штуки подряд.

И куда бы он ни кинулся, со всех заборов и щитов срывался этот неумолкаемый крик, оповещающий всех жителей Теплого города и всех курортников о Васькином бегстве. Он был уверен, что весь этот переполох затеян именно из-за него и что его красная голова, как фонарь в темноте, выдает его. На одном из спусков к пляжу он увидел киоск «Все для курортника». Там еще горел свет. Васька купил пестренькую пляжную кепочку с зеленым прозрачным козырьком и немедленно натянул ее на свою красную, такую приметную голову.

Совсем неожиданно перед ним на отлогом каменистом склоне возник необыкновенный город. Короткая улица, вымощенная булыжником, спускалась почти к самому морю. И все здесь было выкрашено одной только серой краской. Дома, заборы, ворота — все было серым, как пыль. В палисадниках росли серые колючие кустарники. Крапива и чертополох пробивались в просветы заборов, угрожающе лезли из всех щелей. Нигде ни цветочка, и только за пропыленными стеклами хмурых окошек виднелись колючие лапки кактусов. И ни за одним окном не блеснет огонек.

Скучный какой город. Даже вечернее солнце никак его не оживляло. Вечернее солнце, которое богато раскрасило горы и разожгло в море такой пожар, что на него весело глядеть. Вечернее, сверкающее золотом солнце ничего не могло поделать с этим городом.

И как только люди могут здесь жить? Но вот людей-то как раз и не было. Наверное, все повымерли со скуки или разбежались кто куда, и видно было, что совсем недавно. Убежали, бросив все как есть. Вот кузница: широкие двери настежь, на них развешаны подковы, цепи, ножи и другие кузнечные изделия. Вот открытая лавчонка. Товары разложены на прилавке и развешаны — приходи и бери что хочешь. А дальше гончарная мастерская — тоже всё нараспашку. Пирамидки горшков стоят прямо на земле. Перед мясной лавкой на железном крюке вывешена целая туша, а кругом колбасы и окорока. У другой лавки на лотках разложены горы каких-то невиданных овощей и фруктов.

Оглянувшись, Васька подошел, потрогал — все ненастоящее, вылеплено из чего-то. Постучал по мясной туше — гремит, как деревянная. «Киносъемка, — подумал он уважительно, — чисто сделано», — и пошел дальше. Остановился около одного самого большого дома, составленного, казалось, из одних только колонн, серых, шершавых и до того скучных, что хотелось убежать от них подальше. Но бежать было уже некуда, оставалось одно: получше все рассмотреть и отыскать надежное место для ночлега. Васька огляделся. На фронтоне прочел:

Строгие правила. Васька тоскливо зевнул, клацнув зубами, как голодная собака. К одной из колонн прислонен огромный щит, на котором одной только черной краской написано:

Перед началом доктор всех главных наук Тот Строгач прочтет лекцию о вреде смеха.

«Улыбнулся и тут же загнулся» — скетч.

Несравненный подражатель волчьего воя Гардон Бедолага.

Новые заграничные мелодии.

В перерывах однообразные движения и танцы.

Оркестр унылых дударей под управлением С. Зануды.

Прочитав эту афишу, Васька опасливо плюнул на колонну. Подумал, снова плюнул, но уже смелее, и пошел дальше. По пути ему попалась деревянная будочка с верандой, обсаженной вокруг огромными лопухами. На будочке вывеска:

На противоположной стороне площади, возвышаясь над скучным пустым городом своими черными башнями, стояла тюрьма, тоже, по всей видимости, пустая, хотя на железных воротах висел тяжелый замок. Над воротами огромная летучая мышь раскинула железные крылья.

Тоже все ненастоящее — это Васька уже разглядел. И дома, и храм, и тюрьма — все было сбито из досок и фанеры, но так здорово раскрашено, что и не отличишь от настоящего.