Андрей Черкасов - Человек находит себя

На стеллаже у станка сидел молодой широкоротый парень с удивительно плоским лицом и заплывшим левым глазом. Поодаль, отвернувшись лицом к стене, стоял другой — рослый, крепкого телосложения, с подстриженным ежиком волосами.

— Я тебе, Новиков, говорю, — с нудной назидательностью тянул мастер Шпульников, — еще раз говорю, вот… должен был мне заявить, а кулаки в ход пускать это тебе не трудколония, понял? Вот… Не с блатным народом дело имеешь, вот…

Тот, кого называли Новиковым, вдруг круто повернулся и сжал кулаки. Черные, немного раскосые глаза его горели гневом и ненавистью. Он сделал шаг вперед. Стоявшие поблизости посторонились. Шпульников переступил с ноги на ногу и попятился.

— Что здесь происходит? — строго спросил Токарев.

— Нюрка Боков «норму перевыполнил!» — раздался чей-то тоненький девичий голосок. Послышался смех. Все посмотрели на парня, сидевшего на стеллаже. Вперед выступила пожилая женщина в халате и серой косынке.

— Разделить их, товарищ директор, надо, в разных сменах пущай работают, — сказала она, показывая сначала на Новикова, потом на Бокова. — Мы давно Костылеву говорим, а он внимания не обращает. Этот вон, тоже… недаром Нюркой прозвали. Харя бабья, а повадки как у хомяка. У Новикова у Ильи две сотни без малого ножек стульных от фрезера к своему стеллажу переволок. На браке прогорел, так чужим горбом наверстать думал. А тот Аника-воин тоже самовольно разделывается, ишь разукрасил как: кулачище-то словно утюг.

— Уберите вы от меня этих двух, Михаил Сергеевич, — взмолился Шпульников, — только вот и делаю, что дрязги ихние разбираю.

Токарев подошел к Бокову. Тот отвернулся, прикрывая рукою подбитый глаз.

— Ну-ка, поднимитесь, Боков, — строго сказал директор.

Боков неохотно повиновался, все еще закрывая глаз рукой.

— Объясните, за что это Новиков вас ударил?..

— Известно, хулиганская привычка, — не поднимая головы, пробубнил Боков, — все время лезет ко мне из зависти… А я-то виноват, что больше его зарабатываю?

— Но вы же украли у Новикова детали!

— Не крал я, а свое взял.

— Позвольте, Михаил Сергеевич, я все разъясню, — вмешался Шпульников. — Заваруха эта у них еще вчера началась, вот… Боков по первому копиру фрезеровал и напортил сотни две, вот… А Новиков порченые откидал от своего фрезера, не стал пропускать. Мне не сказал ничего, сам распорядился, тоже мне хозяин!.. Вот… Я только недавно про это узнал. Ну само собой у Бокова заработок за вчерашнюю смену слетел. Он и потащил от Новикова сегодня, благо оба по одному копиру фрезеруют, вот…

— Значит, Боков считает, что взял свое? — Токарев сделал ударение на последнем слове.

— Натурально, — буркнул в ответ Нюрка.

— А ну покажите свою работу. — Токарев подошел к стеллажу, на котором были сложены березовые ножки стула, осмотрел несколько штук. Обработаны они были неряшливо, наспех.

В это время Ярцев перебирал такие же ножки у фрезера Новикова. Подал несколько штук директору:

— Сравни, Михаил Сергеевич!

Детали, обработанные Новиковым, были гладкие, без малейшего изъяна. Директор подозвал Шпульникова и Бокова:

— Скажите-ка, товарищ мастер, и вы, Боков, есть разница?

Боков искоса глядел на детали и молчал. Шпульников стал объяснять:

— У них ведь и в выполнении разница, Михаил Сергеевич, Новикову больше семисот за смену нипочем не сделать, а Боков до девятисот прогоняет.

— А норма какая? — спросил Токарев.

— Шестьсот двадцать.

— Вот видите! Значит, перевыполняют оба, только Новиков обрабатывает, а Боков прогоняет, ясно вам?! Так вот, пишите обо всей этой истории докладную и завтра перед сменой зайдите ко мне вместе с Новиковым и Боковым. — А ты, Новиков, запомни: руки не распускать! А то, знаешь, что за это полагается? Последний раз предупреждаю.

Токарев хотел идти, но вдруг вспомнил что-то:

— Да, а кто в этих ножках будет гнезда высверливать?

— Я, — отозвалась пожилая работница в серой косынке.

— Подойдите сюда, пожалуйста, и скажите, какие из этих вы возьмете в обработку, а какие отбросите?

— Как это? — не поняла женщина. — Если не поколоты и без сучков, все возьму.

— Все? А ведь боковские-то не годятся. Выходит, вы их тоже будете прогонять, а? Вот хоть эти… — директор подал работнице две ножки.

Покраснев, женщина растерянно молчала.

— А зачем бракеров отменили? — раздался тоненький голосок. Вперед выдвинулась маленькая круглолицая девушка с озорными глазами. — Мастер-то не поспевает разбраковывать, ну мы и берем, не спрашиваем!

— А вы-то сами? совесть ваша? разве не подскажет, что отбросить надо? — спросил ее Токарев.

— Пф-ф! — фыркнула девушка. — Что я, дура, что ли? Мне заработать надо! — и на всякий случай скрылась за чьей-то спиной.

— Как ваша фамилия? — отыскивая ее глазами, спросил директор. Но девушка промолчала. За нее ответила пожилая женщина:

— Козырькова ее фамилия, Нюрой звать. На шипорезе работает… А я, товарищ директор, вот что сказать хочу: совесть-то нам подскажет, это без сомнения, да мы еще мебельщики-то без году неделя. Кабы знать, что годится, что нет…

Токарев спросил, как фамилия женщины. Она ответила: «Федотова я».

— Хорошо. Спасибо за честный ответ, товарищ Федотова.

Из цеха директор и парторг пошли через лесобиржу. Посредине ее проходил железнодорожный путь. Он вел через западные ворота к лесозаводской ветке, протянувшейся на десяток километров и соединявшей Ольховский лесопильный завод с Северной горой. За веткой, отделенная стеною высоких елей и пихт, протекала Елонь. Туда и направились Ярцев с Токаревым.

Путь был знакомый. Не раз хаживали они этой дорогой после того, как совсем неожиданно встретились здесь — закадычные друзья школьных лет и старые институтские товарищи — Мишка Токарев и Миронка Ярцев. Радостный был тот день. А поскольку на работе за множеством дел успели переброситься лишь несколькими короткими фразами, вечером они уединились на берегу Елони. Долго бродили по береговым кручам, спускались к воде, сидели на старой коряге в густом ракитничке. В теплой воде дробилось розовое закатное небо, где-то на том берегу кричали коростели…

Вспоминали всё — от первой драки в школе до последней встречи в сорок четвертом, когда Ярцев, раненый, ехал в санитарном поезде на Урал, а Токарев после выздоровления возвращался в свою часть на Белорусский фронт. Встреча была короткой. Дороги, скрестившиеся на несколько минут, вновь разбежались на целых одиннадцать лет.

Ярцев приехал в Северную гору в мае 1955 года, на месяц раньше Токарева. Недавно он перевез из Новогорска семью — жену и троих сыновей — «боевой комплект», как любовно называл он мальчишек, старшему из которых шел десятый год.