Андрей Черкасов - Человек находит себя

Валя терпеливо слушала, а Егор Михайлович все втолковывал ей, что в связи с введением взаимного контроля, нужно перестраивать весь учет.

— Надо каждому столько записывать, сколько с последнего станка сошло, сколько в склад принято. Я — первый, настрогал шестьсот деталей. Ты — последняя, после тебя — склад. Ты из моих шести сотен — четыре с половиной навыбирала. Вот каждому по четыреста пятьдесят и записать: смотри лучше, разглядывай внимательнее, хоть внутрь лезь, а копейку лишнюю сбереги! Да и мастеров поприжать надо, чтобы построже требовали..

Выполнив свою обычную «чайную норму», Егор Михайлович решительно заявил:

— Завтра с утра к директору, и конец! Так и скажу: пускай нашего брата в этот контроль тоже затягивает. Новый учет и платить по готовому. Сколько у Сысоева на складе, столько и в рабочих листах. Хватит!

Уходя к себе, Валя думала: «А что? Егор Михайлович добьется, чтобы мастеров прижали… Нет, отчасти все-таки хорошо, что я не в цехе…»

Алексей все сильнее, все отчетливее начал понимать, что Таня ему не просто нравится. Это уже было что-то такое, чего не спрячешь от других, не говоря уже о Василии, излишне догадливом и проницательном друге, чье поэтически обостренное чутье помогало угадывать многое с полуслова или с полунамека. Подтрунивая над товарищем, Вася испытывал удовольствие уже от одного смущения Алексея, которое угадывалось по его колючим ответам. Но однажды наступил день, когда Вася понял, что всем его шуточкам пришел конец.

Они работали в третью смену. Алексей велел Васе переделать фиксаторы на копировальных шаблонах, как ему подсказала Таня.

— Никому покою не дает наша беспокойная москвичка, — сказал Вася, едва успевший сменить резцы на шипорезном станке, — ни Костылеву, ни тебе, Алеш, ни мне, бедному слесарю…

Через час он принес Алексею новые фиксаторы. Помогая их устанавливать, он заметил взгляд Алексея в сторону проходившей мимо них Тани и толкнул товарища локтем.

— Итак, она звалась Татьяной… — начал он и осекся, таким строгим показалось ему лицо Алексея. Но уже через минуту, не удержавшись, спросил: — Алёш, можешь мне по-честному на один вопрос ответить?

— Опять с трепотней со своей? — насторожился Алексей.

Вместо ответа Вася положил руку на грудь товарища и проговорил, придав голосу оттенок таинственности:

— Ты скажи, как другу, царапает здесь, ага?

Глаза Васи стали глубокими и задумчивыми. Алексей некоторое время молчал, потом схватил его обеими руками за комбинезон на груди и, притянув к себе, обжигая горячим дыханием его лицо, произнес:

— Слушай, Васёк… — И это необычное «Васёк» прозвучало с такой нежностью, что Васе стало немножечко страшно. Алексей все поднимал его, и пола касались уже только носки Васиных сапог… — Слушай, Васёк, — повторил Алексей, — человек, набитый стихами, дурью и любопытством, слушай! Есть в жизни такое, куда не всякий, даже самый поэтический нос можно совать! Если ты настоящий друг, — отстань! Ясен вопрос?

— Ясен, — покорно прошелестел Вася, чувствуя, как натянулся и трещит на его спине комбинезон.

Подошла Таня.

— Что это вы, Алексей Иванович, сменным слесарем на близком расстоянии любуетесь? Или изучаете какие-то изменения на его лице? — Она засмеялась.

«Висение» кончилось; Васины каблуки возвратились на твердую землю.

— Я просто ему насчет фиксаторов объясняю, Татьяна Григорьевна, чтобы лучше понял, — ответил Алексей, слегка оттолкнув Васю.

А потом был еще один день. После трех суток обложного, моросящего дождя и холодного ветра вдруг снова стало тепло, и сентябрьское небо неожиданно стало похоже на апрельское, голубое, со стремительно бегущими над самым горизонтом легкими облачками.

Алексей шел по берегу Елони. У самого края над обрывом стояла Таня. Ветер раздувал ее легкое серое платье. На фоне голубого неба и белых облачных хлопьев она сама напоминала маленькое и далекое грозовое облачко.

Алексей остановился, чувствуя, как все его существо наполняется чем-то необыкновенным. Это было последней ступенью, порогом созревшего чувства, когда человека вдруг ослепляет весь раскинувшийся перед ним мир: небо, темные ели, багряный наряд осинок, мелкая солнечная рябь на воде… когда все сливается в едином ощущении чего-то самого праздничного, необыкновенного и прекрасного.

Алексею вдруг захотелось подойти к Тане, взять ее за руки, назвать по имени и сказать ей без всяких предисловий, что он не может больше без нее! И пусть делает с ним все, что хочет…

Таня не заметила, что он подошел и стоит сзади, смотрит на ее плечи, на густые светлые волосы, заплетенные в косы и аккуратно уложенные. Почувствовав, что сзади кто-то стоит, она вздрогнула и обернулась.

— Алексей Иванович! — воскликнула она и вдруг едва заметно улыбнулась, как умела улыбаться только она, одними уголками губ. — Как вы незаметно подошли!

Внезапно Алексей почувствовал, что не может сказать ровно ничего: не только тех, больших, слов, но даже и самых обычных. Вдруг все это будет невпопад? Вдруг сразу все пропадет: и эта теплая товарищеская простота, и непринужденность? Успокоившись немного, он сказал:

— Красиво здесь, правда? — И замялся, ощутив неодолимое желание назвать ее просто Таней, чтобы хоть этим высказать частицу того, заветного. Но с языка само собою сорвалось — Татьяна Григорьевна, и Алексей не пожалел, что сказал так.

— Очень! — просто и душевно ответила Таня.

Алексей сел на траву, свесив с обрыва ноги.

— Хорошо у нас на Урале, — убежденно сказал он. — Смотришь на эту красоту и чувствуешь, как руки силой наливаются и голова светлеет, а внутри тебя все волнуется, ровно и там ветер…

«Родина!» — подумала Таня. Она сняла прилипший к волосам принесенный ветром багряный листок осинки и долго держала его на ладони. Ветер сдул его. Листок закружился над Елонью, как алая бабочка, и медленно опустился на воду. Река неторопливо понесла его… Алексей не сказал больше ни слова. Молчала и Таня…

Но уже тогда Алексей знал, что обязательно наступит день, когда никакие силы не помешают ему высказать все.

Егор Михайлович Лужица, не застав директора, пошел к Гречанику и сразу же высказал свое предложение. Гречаник обрадовался. Он только что разговаривал с Ярцевым о том, как усилить контроль, который то и дело погасал: чего-то не хватало. С предложением Лужицы не согласиться было невозможно.

Токарев, вернувшийся из поездки в Новогорск, узнав об этом, подхватил предложение и поручил плановому отделу и бухгалтерам немедленно разработать все необходимые формы учета.

Но как только были введены маршрутные листы на каждую партию деталей, начались новые затруднения. Рабочие путали, записывали выработку не в те графы. Тогда формы упростили. Пошло чуть-чуть легче, не «маршрутки» то и дело терялись. Мастерам приходилось все время следить за их движением. Таня сбилась с ног, стараясь наладить дело. В цехе часто стали появляться счетные работники, но помочь они могли мало. А тут еще досаждали боковцы. Правда, они стали смирнее, но недоразумения из-за них возникали по-прежнему чуть не каждый день. Таня решилась на смелый шаг — перевести Бокова в подручные вместо Ильи. Но на это нужно было согласие начальника цеха, а Костылев ответил просто и коротко: «Нет!» Однако терпеть больше не было сил. «Сделаю сама, и будь что будет!» — решила Таня. Она подошла к Шадрину, у которого работал подручным Новиков, и работал добросовестно.