Юрий Рытхэу - Анканау

Чейвын вносил в тесную избушку мёрзлых песцов. Они долго оттаивали. После еды и чаепития обдирали тушки. Кожа песцов тонкая, как калька, того и гляди проткнешь острым, как бритва, ножом. Тогда она уже не будет первосортной. Сырые шкурки натягивали мездрой наружу на деревянные распорки и вешали сушить. Потом подсушенные шкурки надо было скоблить, снимая с них остатки пахучего песцового жира.

Чейвын пристально посматривал на дочь и допытывался:

— Не скучала? Не страшно было? Я видел следы умки вдоль морского берега. Встретил пастухов возле озера. Говорят, волки шныряют, оленей подстерегают.

— Не скучала я, — отвечала Анканау, не сводя глаз с отца. — Варила себе еду, училась стрелять. И не боялась никого — у меня же карабин.

Чейвын не выдерживал её взгляда, отводил глаза в сторону.

Однажды после трёхдневного отдыха охотник собрался и заявил:

— Уезжаю на пять дней. К дальней косе. Там осенью, говорят, выбросило дохлого кита. Эчавто видел много песцовых следов.

Пока сонная Анканау разжигала печку, отец запрягал собак.

За чаем она спросила:

— Что ты там будешь делать пять дней? Езды до дальней косы — полтора дня, сам говорил.

— Боишься одна оставаться? — как будто обрадовался Чейвын.

Анканау поняла свой промах и, взяв себя в руки, спокойно произнесла:

— Так просто спросила.

— Если боишься, оставлю тебе собаку, — сказал отец. — Эвилюки тебя будет охранять.

Эвилюки был задиристый пёс с оторванным ухом. Ещё щенком потерял его в драке и поэтому получил такую кличку, что значит «безухий».

Чейвын даже рад был оставить его. В последнюю поездку Эвилюки поднял шум в самое неподходящее время — когда охотник подкрадывался к нерпичьей отдушине.

— Оставь мне побольше патронов, — попросила Анканау.

— Неужели ты уже расстреляла тот запас? — удивился Чейвын.

— Я упражняюсь.

— Забавляешься…

— Чтобы стать настоящим охотником, ты, должно быть, не одну сотню патронов расстрелял? А ты мужчина, рука у тебя тверже.

— Перестань говорить так! Чтобы женщина стала охотником, этого по-настоящему никогда не было.

Анканау испугалась, что рассерженный отец вовсе оставит её без патронов, и пустилась на хитрость.

— Мне скучно. Тишина давит.

Чейвын улыбнулся.

— Так и быть, для шума я тебе оставлю.

После отъезда отца Анканау прибралась в домике, растянув работу часа на два. Потом взяла лопату — широкую китовую кость, насаженную на палку — и принялась откапывать снег. Она прорыла траншею от двери, очистила от наледи оконце и обнаружила, что кончилась работа.

Одевшись потеплее и захватив карабин, она вышла.

В ярком свете луны меркли звёзды. Луна плыла высоко в небе, изредка проходя за тонкими, как капроновый платок, облаками. Снег громко хрустел под подошвами. Всё кругом было облито ровным лунным светом, верхушки и спины снежных сугробов тускло отсвечивали, как остекленевшие.

Собака жалась к ногам девушки и робко озиралась вокруг.

— Эвилюки! — во весь голос крикнула Анканау. — Гляди, какая красота!

Собака насторожила уши, повела носом из стороны в сторону и нерешительно тявкнула. Привычная ходить в упряжке, она сейчас не понимала своей роли. Она то забегала вперёд, то плелась позади, рылась в снегу и каталась в сугробах.

Анканау громко разговаривала с собакой:

— Гляди! Звёздочка упала! На самом деле не звёздочка, а метеорит. Звёзды с неба не падают.

Пес понимающе мигал и махал хвостом.

— Отец подумал, что испугаюсь тундры, — продолжала Анканау. — Нарочно оставляет одну, ждёт, когда запрошусь домой. Но слышишь, Эвилюки! Никогда этого не будет! Уж если я решила, то решила по-настоящему. Кайва?

Эвилюки тявкнул.

— Молодец! Собака иногда понимает то, что иному человеку не по разуму.

Анканау старалась шагать широко, размашисто, как настоящий тундровый ходок. Но толстый низ кэркэра сковывал движения, шкуры тёрлись друг о друга. Она вспотела и скинула один рукав, выставив на мороз обтянутое матерчатым платьем плечо. Не прошло и минуты, как пришлось обратно натягивать кэркэр — мороз был настоящий, какому полагается быть в пору звездопада.

Анканау присела на заструг, воткнула карабин прикладом в снег. Рядом свернулся калачиком Эвилюки, удрученный тундровым безмолвием. Девушка долго смотрела в бездонное, многозвёздное небо, и ей было так тоскливо. Хорошо, что никто не видит.

Она тяжело вздохнула. Эвилюки вздрогнул, поднял морду на луну и вдруг завыл. Анканау прикрикнула на него, охваченная жутью, потормошила за пушистую шею, но собака продолжала свою грустную песню.

— Эвилюки! Эвилюки! Перестань! — кричала девушка, бегая вокруг собаки.

Зайдя спереди, она остановилась и оцепенела. Выражение морды собаки было странное, глаза помутнели и неотрывно смотрели на диск луны.

Анканау выхватила из снега карабин и пустилась к домику.

«Хоть бы спутник пролетел», — думала она в отчаянии. Мерещилось, что кто-то гонится и тяжело дышит.

Анканау с разбегу толкнула дверь в избушку и прихлопнула.

Сердце колотилось, норовило выскочить. Отдышавшись, девушка прислушалась: за дверью скулил Эвилюки.

Анканау впустила собаку в избушку и громко пожурила:

— Не стыдно пугать! Эх, Эвилюки!

Пёс, должно быть, сам чувствовал вину. Он помахал хвостом и потёрся мокрым носом о девичий торбас.

Перед сном Анканау проверила все засовы, против единственного оконца поставила тяжёлый ящик с запасными пружинами для капканов. Эвилюки она постелила на полу, рядом с нарами.

Ночью Анканау снился парус. Он звенел над головой и крепко держал ветер могучей грудью. Девушка несколько раз просыпалась, прислушивалась к вою ветра и, засыпая, снова видела огромный, застилавший небо парус. Это был удивительный сон — он длился всю ночь, не меняясь.

Наступление следующего дня пришло незаметно. Всё кругом было прежним, вчерашним. Только, ещё раз проснувшись и попытавшись уснуть, Анканау больше не увидела паруса.

Часы показывали пять утра.

Эвилюки смотрел на человека голодными и преданными глазами.

Он внимательно следил за девушкой. Как она одевалась, причёсывалась, завязывала торбаса, умывалась. Когда Анканау отошла от умывальника, Эвилюки понюхал мыло и осторожно попробовал мыльную пену.

К избушке был пристроен маленький тамбур, служивший складом. Анканау принесла оттуда кусок замороженного оленьего мяса, наколола лёд в кастрюлю.

Эвилюки терпеливо ждал, проклиная про себя людской способ приготовления пищи. Надо же додуматься варить мясо, когда с этим может отлично справиться желудок! А тут ещё человек отвлекает от мыслей о еде своими разговорами.

— Ну, Эвилюки, сейчас мы с тобой попируем, — сказала девушка, пытаясь разрезать мёрзлое мясо ножом. Упругое лезвие гнулось, сталь звенела, отковыривая от куска тонкие стружки.