Николай Вагнер - Белые камни

Речь его осталась без ответа. Садясь в машину, Леонидов, конечно же, подумал о том, что неудачно начавшийся день должен прийти к своему логическому концу. Он резко давнул педаль, и машина взревела, как рассерженный зверь. «Выручай, старушка», — обратился он мысленно к ней. Но Лиза! Как она могла присоединиться ко всей этой компании? Ушла даже не попрощавшись.

Лиза позвонила у двери ровно в восемь вечера.

— Я на минутку, — сказала она, повесив на крючок косынку и кожаную вишневую куртку.

Она вошла в комнату, оглядела хорошо знакомые ей стены, фотографии на них, афиши.

— Давно не была у тебя, а здесь все так же.

— Что может измениться, пока хозяин жив и здоров?

— Удивительно, как тебе удается поддерживать весь этот домашний уют? Все на своих местах, кругом чистота. Приходишь к тебе и отдыхаешь.

— Отдыхать некогда. Кстати, через полчаса я должен уехать, и нам надо успеть поговорить.

— Всегда торопишься. Ну, что ж, — независимо произнесла Лиза, — говори, я слушаю тебя.

Она закурила.

— Опять куришь взахлеб! — заметил Леонидов, присаживаясь в кресло против Лизы.

— Какая разница? Скажи прямо: ты любишь меня? Наши отношения настолько затянулись и запутались, что никто не знает, кто я тебе.

— Лишь бы ты знала сама.

— Нет, ты все же ответь!

— Эх, друг Лиза, горе в любви и искусстве тому, кто говорит все. С этим утверждением великого романиста я вполне согласен. Давай не будем выяснять отношений. В том числе и по поводу встречи на телевидении. Сейчас мне нужен твой совет. Ты помнишь, конечно, Горшковича, который работал когда-то у нас в Росконцерте?

Лиза утвердительно кивнула.

— Ты помнишь, что он сменил меня на посту художественного руководителя, когда я решил заняться исключительно одной драматургией? Он был неважным замом, а став худруком, вообще пустил под откос все, чего достигли мы. Помнится, однажды он совсем было завалил программу к открытию эстрадного сезона в «Эрмитаже». И тогда спасать эту программу пригласили меня. Кстати, на одной из репетиций мы и встретились с тобой впервые. Ты была начинающей актрисой, притом неплохой. Теперь-то ты в фаворе! Словом, раскрошил я тогда этого Горшковича, отменил его дурацкие режиссерские штучки, изрядно погонял актеров, изменил текст. Вначале все они были недовольны, а после премьеры так же дружно радовались успеху. Но времена меняются, и сегодня уже Горшкович высек меня, как мальчишку, не оставив камня на камне от моего сценария. Одновременно звонит Фаина. Она, видите ли, требует вернуть ей дочь. И это после двух с половиной лет полного забвения материнских чувств! Ну, вот и все, — посмотрев на непроницаемое лицо Лизы, закончил Леонидов. — Что ты скажешь на это?

Лиза молчала.

— И еще! Сегодня я в твоем присутствии в дым разругался с исполнителями и режиссером театра телевизионных миниатюр. Вам, видите ли, удобнее строить передачи так, как вы к этому привыкли! А за этим «удобнее» кроется нежелание тратить время на дополнительные репетиции и разучивание новых текстов. Плюс робость перед острыми миниатюрами. Это хлопотнее, чем теперешняя голубиная воркотня.

— По-моему, Женечка, ты часто бываешь несдержан. Каждый способен причинить неприятности другому, но, когда удается не делать этого, потом не наступит душевный дискомфорт, и ты останешься довольным самим собой. Тебя, конечно, любят, но, учти, не все.

— Я не красная девица, чтобы вздыхать о безответной любви. Притом можно не любить, но не причинять зла. Его и без этого полно на каждом шагу. Ну, а что ты скажешь еще? О моей несдержанности я знаю сам. Учу других самообладанию и вообще жить проще, легче, веселее, но — увы!.. Не все от меня зависит, хотя повторяю: убежден, что радость — скорее мудрость, но не глупость.

— Вот-вот, а что касается Фани, я не думаю о серьезности ее намерений. Впрочем, я могла бы с ней поговорить. У нас вполне приятельские отношения…

— Нет уж, пожалуйста, без адвокатов! Лучше поговори с Горшковичем, для его же пользы. У тебя, по-моему, и с ним приятельские отношения. Пусть имеет в виду, что при подобном хамстве и ноги моей не будет на студии! Я веду речь о другой любви, любви к делу. Им нужны тишь, гладь да божья благодать и для зрителя и для себя. А я хочу, чтобы зритель думал, радовался и страдал точно так, как радуются и страдают мои герои. У меня хватит сил противостоять нивелировке и благодушию.

Леонидов резко поднялся и, снимая на ходу халат, ушел в ванную. Вскоре он вернулся в строгом сером костюме, сразу скрывшем все недостатки его грузной фигуры. Покрой пиджака был столь удачен, что Леонидов выглядел теперь вполне стройным и далее молодым.

— Может, поедешь со мной? — спросил он, раскладывая по карманам записную книжку, документы, ключи, носовой платок. — Только учти, это на краю света, в клубе металлистов.

Расстояние Лизу не пугало. Ей хотелось побыть с Леонидовым подольше, все равно где. Она тоже начала собираться, посмотрелась в зеркало, припудрила лицо и подкрасила губы. Когда они вышли на улицу и сели в машину, стало уже совсем темно.

— Что бы я делал без моей «коломбины»? — сказал Леонидов, выруливая по дворовым дорожкам на магистраль. — Другим это забава или престижная цель, а для меня — жизненная необходимость. Не будь у меня машины, я бы никуда не успел. — Он взглянул на мягко очерченный профиль Лизы, на ее красивые губы, большие, карие, всегда блестящие глаза и сказал: — Как заметила одна дама, ты все-таки чертовски хороша!

Про себя он подумал: насколько уже привык видеть Лизу рядом с собой, на правом сиденье машины.

— Я предпочла бы услышать подобное мнение от тебя.

— От меня и слышишь. Я вполне солидарен с этой дамой.

Они мчались в разноцветье автомобильных огней и реклам. Обычно разговорчивая, Лиза за все это время не произнесла ни одного слова.

— О чем ты думаешь? — спросил он как бы между прочим, одновременно усердно выжимая газ и перестраиваясь в левый ряд.

— Думаю, сколько же существует на свете дам, с которыми ты солидарен. Так сказать обо мне могла какая-нибудь Шурочка из ельниковского ресторана.

— Лиза, — добродушно ответил Леонидов, — мне бы управиться с работой. И не путай меня с беспечным Семеоном. Это у него вся жизнь — скачки с препятствиями. Он при случае увивается и за тобой, несмотря на то, что ты не входишь в круг женщин избранного им возраста. Но ты у нас молодец! Для тебя понятие возраста вообще не существует. Бог тебе дал все.

— Кроме твоего внимания ко мне. Между прочим, ты уж извини за прямоту, вот эта твоя солидарность с женщинами, или, как ты иногда ее называешь, дружба, и не устраивает Фаню больше всего. Иринка ей, конечно же, рассказала об этой Шурочке.