Вера Панова - Собрание сочинений (Том 5)

- А кого бы вы посоветовали? - спросил Иван Алексеевич.

Я сказала, что нынче много очень хороших писателей, и среди них есть большие знатоки и земледелия, и скотоводства, и других отраслей сельского хозяйства, которые, возможно, придется затронуть в книге, а также много художников слова, прекрасно умеющих описать человека-работника, человека-бойца. Что я, например, высоко ставлю писателя Бориса Николаевича Полевого.

- Да как же я ему напишу, - возразил Иван Алексеевич, - когда я с ним незнаком, даже не знаю, что он написал?

- Ну это ничего, что вы с ним незнакомы, - сказала я. - А написал он замечательную книгу, которую все читают и хвалят, называется "Повесть о настоящем человеке". И если хотите, я съезжу в Москву и приглашу его от имени вашего треста.

- А он лауреат? - спросил Иван Алексеевич.

Я почувствовала неловкость.

- Может, - спросила я, - вам Федина привезти из Москвы для вашей электростанции? Кстати об электростанции, - сказала я, - не особенно интересный это нынче материал для писателя. Уж в скольких повестях и романах они описывались.

- Так наша не такая, как описывают, - возразил Иван Алексеевич. - Вы разве не прочли, я же вам писал, что ее паводок снес.

- Вот представьте, - сказала я, решив не уступать. - Я уже пять или шесть раз читала, как первую электростанцию сносит паводок.

- Так ведь то из головы, - сказал он. - А нашу в самом деле паводок сносил.

Мне становилось все труднее спорить. Если этот человек задавался целью, он шел к ней напролом через любые преграды. Или, может быть, у него мелькнула простительно суеверная мысль: "У нее легкая рука: ее книжке о нашем санпоезде повезло. Может быть, повезет и книжке о нашей электростанции". Может быть, поэтому он и держался за меня как за автора? Но я тоже всю жизнь была упрямой. И я сказала то, что думала:

- Нет, Иван Алексеевич, не буду писать об электростанции, не получится у меня. Вот, может быть, вы мне поможете узнать людей в ваших совхозах. Тех, о которых вы так хорошо пишете в письмах и рассказываете: этих молодых директоров, пришедших на хозяйственную работу после демобилизации, этих доярок, знатных телятниц, шоферов, просто обыкновенных сельских жителей, помогавших на стройке электростанции. Да чтоб побольше их набралось, разных.

- Вот школа тоже, - сказал оживившийся Иван Алексеевич.

- А как же, и школа, - согласилась я. - И школа, и контора совхоза, учителя, ученики, бухгалтеры, зоотехники. Дайте мне с ними поговорить, как я разговаривала с людьми в санпоезде, может, мне и на этот раз забрезжит книжка, которую люди прочли бы без скуки.

И пока я это говорила, в углу, за круглым столом, за одинокой бутылкой и тарелками с колбасой мне вдруг загрезился берег с поникшими вербами и чистым песком. И на этом берегу множество людей разных возрастов и профессий, и одна верба достала ветвями до реки, и какая-то галка, черная, как уголь, чиркнула крыльями по серебристой осине, и мальчик пробежал, гоняясь за бабочкой, а позади за этим всем высились громадные скирды сена, и я еще не знала, получится ли у меня книга и какая она будет, но знала твердо, что в ее названии будет слово "берег".

- Лично я не смогу с вами поехать, - сказал, заключая, Иван Алексеевич. - Дела, некогда разъезжать. Подождите немножко, вернется из отпуска наша Шурочка, она вам лучше все покажет, чем я.

- А кто это Шурочка?

- Наш старший зоотехник. Трестовский. А на меня не обижайтесь, что не еду с вами. Нельзя!

- Ну что вы, - сказала я.

Александра Михайловна вернулась дня через три, и тотчас мы с ней поехали.

Прежде всего мы поехали в ту самую гостиницу, где я остановилась. Там, предупрежденная Иваном Алексеевичем, дожидалась меня старая женщина, знатная телятница. Я узнала ее сразу, потому что в то утро в областной газете был напечатан ее портрет и интервью с нею. Интервью начиналось словами: "Я родилась в таком-то году, в бедняцкой семье". Звали старушку Настасья Петровна.

Мы с ней сидели за столиком в углу и смотрели друг другу в глаза. На груди у нее был орден Ленина, голова повязана платком в мелкую черную крапушку. Вдруг она сказала:

- Я родилась в тысяча восемьсот таком-то (последнюю цифру не помню) году, в бедняцкой семье.

- Настасья Петровна, пожалуйста, не надо, - попросила я. - Лучше расскажите мне, прошу вас, были ли вы на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке.

- Ой, была, - вздохнула старушка.

- Расскажите, пожалуйста, как вы на ней были.

И тут она мне рассказала удивительную, высокую и чистую историю, как она поехала со своими коровами в Москву на выставку и как потом брела с ними к себе домой, в совхоз.

Я тут же записала ее рассказ, почти дословно, я люблю так записывать. И этой записью был заложен фундамент повести "Ясный берег". Это было название и книжки и совхоза, в котором происходит действие. Там, в этом совхозе, поселились и молодой его директор Коростелев, и юная доярка Нюша, и эта самая Настасья Петровна, воспитательница и оберегательница совхозных телят, и учительница Марьяна, и бухгалтер Лукьяныч, и разные другие люди. Но главное для меня, что там поселился пятилетний мальчик, Сережа, сын Марьяны.

Уже давно, со времен работы в газете "Ленинские внучата", тема "ребенок" жгла мне руки: словно я в них держала что-то горячее и хрупкое, что может разбиться, и потому надо скорей его куда-нибудь пристроить.

Это Сережа шел по берегу перед серебристыми осинами и ловил бабочку. Это он чуть не утонул, когда, плывя в челне, услышал призывный крик своей ручной галки Гали-Гали. Это его добрым и заботливым отчимом стал Коростелев.

Книгу "Сережа" я написала не скоро, в 1955 году. "Ясный берег" был дописан и напечатан в журнале "Звезда" в 1949-м. И хотя в "Сереже" совсем другой материал, так сказать, суммированный, скопленный за много лет наблюдений над детьми, в том числе собственными, но, конечно, из "Ясного берега" вышли и Сережа, и его верный симпатичный товарищ Скверный Васька.

Из собранного материала я, вернувшись, стала строить повесть "Ясный берег". Первый ее набросок был так слаб, что хотя повесть немедленно приняли в журнал "Звезда" и заключили договор, но я решила все переписать заново, невозможно было и подумать, что столь невыразительный текст появится под моим именем. В редакции удивились моему решению, они ведь не предъявляли мне никаких претензий, даже отговаривали меня от переделки; но мне было, что называется, себе дороже.

Очень быстро я переписала повесть, ввела новые главы, новых героев, изменила акценты и интонацию повествования. Повесть не стала хорошей, но, несомненно, обрела более крепкое дыхание, я могла ее напечатать не стыдясь, а некоторые места, например об эвакуации совхозного стада, я и теперь, когда эта работа стала такой далекой, считаю вполне удавшимися.