Юрий Рытхэу - Нунивак

Неля низко склонилась над лицом Амирака, вслушиваясь в его слова. По её лицу текли слезы и падали на пересохшие губы Амирака.

— Милый ты мой, — шептала Неля, — спасибо тебе… Не думала, что ты меня так любишь… Прости меня… Я не боюсь ревизии. Не воровала я, только думала. Советовали опытные люди, корили, что не пользуюсь… Но не воровка я, милый. Спасибо… Пусть едет ревизия, мне нечего её бояться…

Большая тяжесть свалилась с сердца Амирака. Значит, Неля всё же честная… Не воровка.

— Вот поправлюсь, может быть, переедешь ко мне в «Ленинский путь»? — слабо улыбаясь, тихо произнес Амирак.

— Перееду, — одними губами сказала Неля и поцеловала Амирака.

Под утро из районного центра прилетел санитарный вертолет. Врач осмотрел Амирака и сказал, что у него сломана рука и его надо везти в больницу.

Раненого пришлось тащить вниз на морской лёд, где приземлился вертолет.

Летчик помогал и ругался:

— Выберет же человек такое место для жилья, где ни один зверь не уживется!

Хорошо хоть, что его ругань слышал только один Таю, который шел вслед за летчиком.

Больного провожали все жители Нунивака.

Матлю, которому досталось все вино, предназначенное для Амирака, был весел и громко рассуждал, глядя на вертолет:

— Довелось всё-таки и мне увидеть вблизи вертолет! И для этого пришлось медведю покалечить Амирака! Хорошего человека, непьющего! Другой больной всё сам выпил бы, а он поделился со стариком… Поправляйся, сынок!

Вертолет скрылся за вершиной горы, люди стали расходиться по домам. К Таю подошла Неля Муркина.

Таю подумал, что она хочет напомнить о плате за вино, и суетливо полез в карман за деньгами.

— Совсем забыл заплатить, — смущенно сказал он, вынимая бумажник.

— Денег мне не надо, — гордо сказала Неля.

— Почему не надо? — удивленно спросил Таю.

— Потому что я выхожу замуж за Амирака. Когда он поправится, я перееду к нему в «Ленинский путь». Скажите председателю сельского Совета, чтобы подыскивал замену.

Таю так и остался стоять с бумажником в руке. В голове билась одна назойливая, настойчивая мысль: «И она тоже…»

После бурного собрания, на котором по настоянию Таю обсуждалось будущее Нунивака, решили послать в районный центр делегацию.

Солнечным ясным днем из Нунивака выехали две упряжки в Мэйныным. На передней ехал Таю, за ним на сдвоенной упряжке Утоюк и представитель преклонного поколения — старик Матлю.

На нарте Таю лежали подарки, предназначенные для выздоравливающего в районной больнице Амирака: один сверток от Нели Муркиной, другой приготовила Рочгына.

Нет лучшего времени для путешествий на нарте, чем ранняя весна! Дни длинные, солнце долго бродит по небу, ласково оглядывая землю, как путник, возвратившийся на родину после долгого отсутствия. Всё интересно, хочется заглянуть в самые заветные уголки. Солнечным светом наполняются угрюмые ущелья, забитые слежавшимся снегом и льдом. Живительные лучи пробивают толщу сугробов, оттаивая застывшую землю, ветви стланика наливаются и набираются сил и тянутся навстречу свету.

Небо такое яркое и синее, что даже снег кажется подсиненным, снежинки блестят, как драгоценные камни.

Воздух ходит волнами и обманывает непривычный глаз. Вот показался человек на дороге с поднятой рукой. Он ведет себя странно: стоит неподвижно, как замерзший. До него далеко, человек едва возвышается над сугробом. Однако не успевают собаки сделать и десятка шагов, как фигурка превращается в сухой стебелек, торчащий из-под снега. Росту у него от силы на палец.

Наст крепкий. Солнце слепит глаза, но ещё ничего не может поделать со снегом. Многими месяцами накопленный холод трудно изгнать из земли. Собаки бегут дружно — их не надо понукать: в такую погоду для них тащить нарту — одно удовольствие.

И седоку тоже неплохо. Можно задремать, прилечь на нарту, подставив иссеченное морозным ветром лицо горячим лучам.

Иногда собаки начинают проявлять беспокойство. Они поднимают морды и озираются по сторонам. Черные кончики носов обретают необычную подвижность и трепещут, с шумом втягивая воздух: где-то близко оленье стадо. Нарты несколько раз проехали через широкие, вспаханные тысячами копыт оленьи пути — колхозные стада направлялись на отел.

К концу длинного дня, когда солнце зажгло на ледяных вершинах гигантские костры, нарты спустились на лед залива, а ещё через час путники въехали на широкую улицу районного центра.

По привычке Таю направил упряжку к большому дому с флагом на крыше. Здесь помещались райисполком и райком партии. Перед крыльцом на колу торчал непонятный знак — перечеркнутая буква в красном кружке.

Остановив упряжку у столба и привязав к нему потяг, Утоюк и Таю вошли в помещение, поручив Матлю сторожить собак. Кабинеты уже были закрыты, только в приемной секретаря райкома горел свет.

Дежурный по райкому позвонил в гостиницу.

— Места для вас будут, — сказал он, — а упряжку можете привязать на берегу залива — там специально отведена площадка.

Таю и Утоюк поспешили на улицу: надо ещё накормить собак и самим устроиться, а время позднее.

Возле нарт стоял милиционер и о чем-то громко разговаривал со стариком.

Матлю размахивал руками и пытался перебить разгневанного стража порядка.

— Что случилось? — спросил Таю, подойдя к нартам.

— Это ваши упряжки? — кинулся к нему милиционер.

— Наши, — ответил Таю.

— Вы что, знак не видите? — сердито спросил милиционер.

— Какой знак? — пожал плечами Таю.

— Этот, — милиционер показал на кол, к которому были привязаны собаки. — Стоянка транспорта запрещена! За нарушение штраф!

— Мы этого не знали, — невозмутимо ответил Таю, отвязывая потяг. — Не по-русски написанное мы не понимаем.

— Владельцы транспорта должны знать правила уличного движения, — назидательно сказал милиционер. — На первое время прощаю.

Он едва успел отскочить от нарт, но все же приложил руку к козырьку.

В гостинице было тесно. Все уже спали. Лохматая дежурная сердито подала горячий чайник, подождала, пока гости не напились, и повела в комнаты.

Кровать Таю оказалась против окна. Это неприятно — скоро поднимется солнце и разбудит его.

Лежа в непривычной постели, Таю думал о завтрашнем разговоре. На собрании в Нуниваке, к удивлению Таю, прямых противников переселения не оказалось. Голоса разделились поровну: одни были за переезд в «Ленинский путь», другие за то, чтобы строить новый Нунивак в удобном месте. Последние считали, что эскимосы не должны смешиваться с чукчами. Таю пришлось снова взять слово и объяснять землякам, что строительство нового поселка отодвинет срок переселения — всё надо будет возводить заново: школу, пекарню, магазин, почту, амбулаторию… Но потом Таю разгадал хитрость сторонников строительства нового Нунивака. Если переселение в «Ленинский путь» — дело быстрое, то когда ещё выстроят новый поселок! За это время может многое измениться. Упорным противником слияния чукотского колхоза с эскимосским был председатель Утоюк. Главным его доводом было то, что якобы национальная политика не рекомендует сливать колхозы разных национальностей. Где Утоюк откопал такой тезис? Может быть, он прав? Всё же учился в окружной партийной школе. А как же быть с дружбой народов? Выходит, дружба дружбой, а вельботы врозь? Почему же тогда дети не чувствуют себя ущемленными в своих национальных чувствах в «Ленинском пути»? Они тоже происходят от эскимосов, и в их жилах течет кровь настоящих морских охотников…