Федор Гладков - Цемент

— Овва, вот откатала знаменито!.. Ну, дай же я тебя поцелую…

Дети с любопытством пялились па Глеба, смеялись и жадно ждали, когда обратит на них внимание тетя Даша. Девочки, стриженные под мальчат, вперебой тянулись к ней ручонками с кудрявыми пучками фиалок, и каждая непременно хотела первой вложить цветочки в ее руку.

— Тетя Даша!.. Тетя Даша!..

Где-то далеко в комнатах барабанили на пианино, и детский хор разноголосо кричал изо всех сил:

Даша смеялась, трепала ребят по головенкам, и видно было, что они привыкли к этой ласке и ждали ее так же, как обычной порции еды.

— Ну, детишки, что вы кушали, что вы пили, у кого — брюхо полное, у кого — пустырь?.. Говорите!..

А они кричали ей в ответ и царапали головенки и животы. Чумазый дитенок шмыгал носом, глотал сопельки и, выпучив глазенки, кряхтел и чесал грудь. Глеб подошел к нему и поднял рубашку. Мальчишка заорал и в испуге убежал за топчаны, в угол. Из-за топчанов видна была одна голова и выпученные глаза.

— А-та-та-та!.. Вот лютый герой, шкет, — разом кроет на баррикады!..

Все весело смеялись. А солнце играло в открытых окнах — больших, как двери.

С Нюркой за руку Даша пошла впереди. Глебу было больно: и здесь он — чужой. Даша, с Нюркой на руках, звенела среди ребят колокольчиком. А он и здесь и дома был одинок и бездетен.

Да, надо и тут завоевывать жизнь…

Прошли по всем этажам: были в столовой, где — посуда и дети, и в кухне были, где — пар и запах шрапнели и тоже дети; заглянули и в клуб, где — пусто, а стены — в плесени и мазюльках, Это здесь сбитые в кучу около стриженой девицы, с бурым родимым пятном во всю щеку, дети разноголосо пели:

Домаха и Лизавета — соседки — тоже здесь хозяйничали. Ив них Глеб увидел что-то новое, не виданное никогда, Домаха была на кухне и помогала стряпать. Распаренная, с засученными рукавами, она хлопотала, как у себя в комнате. Встретила она Дашу поцелуями.

— Ну вот, пришла наша атаманша. Ты пробери там этот паршивый наробраз: надо дело делать, а не сморкаться в платочки. А продком — особо, лбом об стенку: где это видано, чтоб детей кормить червями и мышиным дерьмом?.. Что, опять благоверный навязался? Гони его в шею!.. Мой не пришел — и ладно: черт с ним! Не пужай своим колпаком!.. А в продком я сама пойду и ботинкой буду бить им хари…

Даша похлопала ее по широким лопаткам и засмеялась.

— Ну, загорланила, гусыня… Лихая же ты баба, Домаха, уф!..

— Морды всем надо колошматить… Все они, черти, глядят только в свою утробу. Я им всем там штаны спущу.

Глеб смеялся.

Лизавету нашли в кладовой, у завхоза. И завхоз и Лизавета были обе высокие, гордые; обе — опрятно одетые, похожие на сестер милосердия. Только завхоз была черная, с армянскими усиками, а Лизавета — белобрысая, полнотелая (голод, разруха, а вся — налитая). Отвешивали продукты, проверяли, записывали.

И с Дашей встретилась Лизавета гордо, а улыбнулась одной вспышкой в глазах.

— Пройди, Даша, к кастелянше. После стирки белье превратилось в тряпки. Дети — без смены. Они ходят в горы за топкой, а падалку всю подобрали рабочие — не на чем разварить шрапнель. Кого бить по башкам?

Даша записывала слова Домахи и Лизаветы с серьезной морщиной на лбу.

— Ты, товарищ Лизавета, обследуешь все дома и доложишь в женотделе. Рыть землю надо — верно. И бить надо — тоже правда.

А Лизавета только один раз толкнула взглядом Глеба, а потом больше его не замечала.

И опять всюду ходили женщины в белых косынках и без косынок, и все почтительно и льстиво улыбались Даше. А на Глеба подозрительно косились. Кто он? Может быть, один из надоедливых ревизоров, к которому надо присмотреться и узнать его слабые стороны?

Глеб ловил ручку Нюрки и просил:

— Нюрочка, ну дай же ручку!.. Маме ручку дала, а почему мне нет?..

Но она опасливо прятала руки. И когда он нечаянно поцеловал ее и вскинул на руки, она вдруг стала покорной и впервые пристально и вдумчиво поглядела ему в лицо.

— Ваша Нюрочка — славная девочка…

Это сказала заведующая, юркая мышка, пестренькая, в искорках, ускользающая, с золотыми зубами.

Даша смотрела мимо нес, и лицо ее опять стало сурово я жестко.

— Что — Нюрочка… Здесь все — одинаковые. Все должны быть славные…

— Да, конечно, конечно!.. Мы делаем все для пролетарских детей… Теперь пролетарские дети должны быть центром нашего внимания. Советская власть так много заботится…

У Глеба заскрежетало в челюстях.

«Брешет. Надо обследовать, какой здесь элемент».

А потом полились жалобы, жалобы, жалобы…

И на жалобы Даша тоже отвечала строго и неприветливо (такого голоса раньше не слышал Глеб):

— Не плачьте, пожалуйста, товарищ завдомом! Вы покажите дело, а не плачьте. Плакать — это еще не суть важное…

— Ну, конечно, конечно же, товарищ Чумалова!.. С вами так хорошо и весело работать!..

Даша ходила по всем закоулкам, нюхала, задавала вопросы, Не утерпела — толкнулась и в комнаты персонала.

— Вот это та-ак… Почему же стулья, кресла, диваны в этих чуланах? Тут и цветочки, и картины, и статуи… и всякое такое… Я же говорила: нельзя отнимать у детей… Это — безобразие!.. Разве им плохо подчас поваляться на диванах и на коврах? Так нельзя!..

— Видите ли, товарищ Чумалова… вы правы, конечно… Но воспитательская практика… Это — вредно: развивается лень… всякая пыль и зараза…

В глазах заведующей дрожали иголки, а Даша, не глядя на нее, говорила тем же голосом, с красными пятнами на щеках:

— А наплевать мне на вашу практику! Наши дети жили по-свински… А сейчас — побольше им света, воздуха… и мягкую мебель и картины… Все надо дать им, что можем… Обставить, украсить клуб… Им надо есть, играть, любоваться природой. Нам — ничего, а им — все: зарежь, удуши себя, а дай!.. А чтобы не ленился персонал, надо загнать его в драные чуланы… Вы мне, пожалуйста, не заливайте глаза, товарищ завдомом: я понимаю, кроме вашей практики, и кое-что другое…

Юркая пестренькая мышка сверкала золотыми зубами и смеялась в восторге (а в глазах играли острые иголки).

— Ну кто же в этом сомневается, товарищ Чумалова?.. Вы — редкая женщина по чуткости и внимательности. При вашем руководстве все хорошо, все будет прекрасно…

И когда уходили, опять Даша ласкалась к Нюрке, и опять к ней липли детишки с разноголосым криком.

Нюрка опять долго, вдумчиво смотрела на Глеба.

— Домой хочешь, Нюрочка? Там будешь играть, как раньше… И папа и мама…

— Мама — тут… Вот она… А папы — нет… Моя постелька вон там. Мы сейчас кушали молоко и будем ходить под музыку.

И впервые робко и мягко обняла Глеба, а в глазенках (мамина глазёнки) тлелась искорка нерешенного вопроса.