Николай Сказбуш - Октябрь

— Ну, баста! — воскликнул, наконец, Иван. — И так замучил всех вас. — Однако они долго еще толковали и совещались, и Тарас Игнатович о чем-то поспорил с Иваном, первое легкое облачко пронеслось на горизонте. Впрочем, они тут же помирились, вскоре беседа затихла, погасили свет, и Тимош, как бывало мальчишкой, засыпал с сознанием того, что в хате наступил лад и покой. Тимош понимал, о чем спорили Иван и отец, в чем они расходились или соглашались — всё это теперь представлялось ему не самым главным и не столь уж существенным, — всё отступало перед призывом партии:

«Готовьтесь же к новым битвам, наши боевые товарищи! Стойко, мужественно и спокойно, не поддаваясь на провокацию, крепите силы, стройтесь в боевые колонны! Под знамена партии, пролетарии и солдаты! Под наше знамя, угнетенные деревни!»

Проснувшись до света, Тимош первым долгом хватился Ивана — ни его, ни гостей в хате уже не было.

— Проспал царство небесное, — упрекнул Тарас Игнатович.

— Где Иван?

— Пошел товарищей проведать, — поторопилась ответить Прасковья Даниловна, засуетилась, стараясь уйти от неспокойных мыслей. Тарас Игнатович хотел было подбросить словечко, спросить, каких это товарищей решил проведать Иван, но смолчал и уже погодя окликнул Тимошку:

— Скоро гудок.

На заводе день начался незаметным для всех, кроме Тимоша, событием — Антон Коваль явился на работу в ослепительно начищенных ботинках, щеголевато подтянутых обмотках. В обед он первый подошел к Руденко:

— Прости меня, Тимошка, понимаешь!

Тимош, хотя и смекнул с первого взгляда, о чем шла речь, тем не менее и вида не подал. Коваль по своему расценил молчание друга:

— Ну, ударь меня, — выпялил он грудь, — ударь раз, и крышка!

— Почему только раз? — шутя осведомился Тимош.

— Ну, сколько требуется. Только забудем, что было. Понимаешь, мне не то было обидно… Ну, вообще — я тебе как лучшему товарищу признался, а ты на другой же день к ней…

— Ладно. Довольно. Лучше докладывай: кто на меня наговорил?

— Не надо, Тимош, брось, — у Коваля было хорошо на душе, не хотелось больше ни дрязг, ни ссор, — сами виноваты, что не умеем дружбу беречь.

— А ты не покрывай подлеца, — и Тимош летел уже к проходной.

О чем беседовали они с Женечкой, неизвестно, однако вид у Телятникова после этой беседы был такой, точно он вторично пережил потрясение мира.

Тимош вернулся к другу как ни в чем не бывало, только плечи вздрагивали, словно не вышел еще из них весь зуд;

— Ну, теперь давай говорить спокойно. Катюша была у Растяжной?

— Всё время у нее. Насилу успокоили женщину. Хотела руки на себя наложить. Обезумела.

Далее Коваль сообщил, что жена Растяжного всё еще боится оставаться одна:

— Напугали ее. Приходили в ту ночь, вызывали Растяжного. О чем толковали, не знает. Слышала только: требовали, чтобы Растяжной вернулся на завод. Что-то механик забыл там на заводе, требовали, чтобы Митрий забрал. А тот отказался.

— Что забрал?

— Не знает.

— Где? В цеху? В конторе?

— Ничего толком не добьешься. Вроде в цеховой конторе.

— Докладывал Павлу?

— Первым долгом товарищу Павлу сообщил. Он приказал нам за цеховой конторой приглядывать. Может, кто явится. Спрашивал про нового механика, что за человек.

— Ну?

— А что я могу сказать? Тебе до него ближе — ваш цех.

Но и Тимош ничего не мог сказать о новом механике Петрове. Слышал только, что Петров работал когда-то на шабалдасовском, потом был на фронте, в инженерных частях, получил тяжелое ранение и увольнительную, вернулся на завод. Но обо всем этом гораздо больше и лучше знали Ткач и Василий Савельевич. Значит, Павла интересовало что-то иное, а не то, что в любую минуту могли сообщить Ткач или Кудь. Что же это было? Отношение инженера к рабочим сейчас, после февральской революции, поведение его в цеху? Зачем нужен им инженер Петров?

Вскоре Тимош снова столкнулся с новым механиком. Произошло это в обед, когда в снарядном собирались рабочие всех цехов. Созвал людей Новиков от имени союза «Металлист», необходимо было поддержать рабочих паровозостроительного завода. Паровозники бастовали, рабочие других заводов помогали товарищам, собирали средства в фонд помощи, проводили митинги. Борьба обострилась, на завод были введены войска. Хозяева объявили расчет, увольняли рабочих и грозили принимать только на особых условиях. Каждый прекрасно понимал, что означают эти «особые условия» — рабочих пытались лишить всех добытых в революции прав. Сейчас, в после-февральские дни семнадцатого года, в дни провозглашения всяческих свобод и заверений Временного правительства, это звучало особенно нагло, в условиях нарастающей революции хозяйчики осмелились поднять голову.

Один за другим откликались заводы, не отставали мелкие предприятия и мастерские; массовки и собрания вспыхивали всюду, рабочие как бы проверяли свои ряды — кто с ними, кто против них.

Вслед за Новиковым выступил Петров:

— Друзья! Я обращаюсь к вам не только как техник, но и как человек, который пришёл в цех со школьной скамьи. Я помню времена, когда мы собирали первый дизель. А во что превратила завод война? Оглянитесь, товарищи, вокруг — вы, товарищи рабочие, токари, слесари, кузнецы, и вы, мои коллеги, инженеры и техники, — смотреть больно! Цеха приведены в состояние полного развала, люди теряют квалификацию, всюду запустение, запустение и застой.

Рабочие слушали его сосредоточенно, стараясь угадать, к чему клонит новый механик, а Петров, не замечая, что творится вокруг, продолжал:

— Мы отрезвели от военного угара, очнулись и знаем, что была лишь видимость производства. И вот теперь смотрим правде в глаза: нищета, разруха, голод!

В цехе зашумели, кто кричал: «Правильно», а кто «Ближе к делу», шум усиливался.

— Товарищи, мы собрались тут по поводу событий на паровозном. В угрозах хозяев рассчитывать и набирать рабочих «при особых условиях» предельно раскрылась вся сущность и политика Временного правительства. Аресты рабочих в Петрограде, набор «при особых условиях» здесь у нас, на паровозном — вот в чем сущность этой политики. Если они осмеливаются увольнять и набирать рабочих по царским законам здесь, значит, они собираются утверждать царские законы там, у себя, в своем Временном правительстве!

Шум в цехе усиливался, раздавались голоса одобрения, но всё же отношение рабочих к выступлению механика оставалось неопределенным, чего-то они ждали от него, чего-то окончательного, заключительного.

— Товарищи, я считаю, что представитель союза «Металлист» прав: мы и паровозники — единая семья. Мы должны сказать: «Не отдадим завоеваний революции!».

Цех загудел, кричали «Правильно!», «Долой Временное правительство!», раздались аплодисменты. Тимош аплодировал вместе со всеми, и всё же выступление инженера не удовлетворило его — слова были хорошими, помогли понять механику происходившего на паровозном, но Тимош так же, как и все вокруг, требовал большего, требовал дела. Он не мог забыть о том, что обращался к Петрову с магазинной коробкой и что тот не помог ему. Если ты уж такой хороший — помоги наладить ремонт винтовоки.