Пантелеймон Романов - Русь. Том II

Мимо них навстречу проходили другие, заворачивая левым плечом вперёд.

А за ними бежали мальчишки и кричали:

— Ой, выстрелит сейчас, ей-богу выстрелит!

Иногда слышалась команда: «Вольно!», унтер-офицер с усами и толстым бритым подбородком, отирая грязным платком потный лоб, отходил в тень церковной ограды закурить папироску, в то время как солдаты, не расходясь из строя и только опустив на землю с плеча палки, стояли и ждали.

Владимир, прекрасно устроившийся в первый год войны с поставкой на казну леса и постоянно говоривший о том, что русская душа возьмёт верх надо всем, нужно только воевать и воевать, не жалея мужицкого мяса, был как громом поражён известием о призыве ратников второго разряда.

Он теперь вспомнил предостережение Валентина. Ещё только вчера Владимир в своей сборчатой поддёвке и белом картузе ездил с целой компанией и с девицами на дачу вспрыскивать выгодный подряд. Туда был отправлен целый воз всяких закусок и вин. Мужики в ближней деревне не раз выходили ночью из своих изб и, прислушиваясь к крикам и визгам со стороны дачи, не знали, то ли бежать на помощь, то ли спокойно ложиться спать.

Наутро, узнав неприятную новость, Владимир с мутной ещё головой бросился к Авениру, чтобы посоветоваться с ним.

Авенир, по-прежнему ездивший со своими сыновьями на рыбную ловлю, в последнее время совсем отошёл от интересов войны. После своего разочарования в великой миссии русского народа он махнул было рукой на всё.

— Миссия полетела к чёрту! — говорил он.

Теперь же, как полковой конь, услышавший призывный звук трубы, он опять воспрянул духом, узнав из газет, что общественность подняла свой голос и успешно борется с властью.

Когда Владимир приехал к нему, он был на речке. Сдвинув соломенную шляпу на затылок, Авенир сидел в лодке под солнцем с засученными рукавами и смотрел, как трое старших сыновей скатывали сети, чтобы нести их домой.

— Нужно больше на них нажимать! — сказал он, увидев подошедшего Владимира, и, не интересуясь тем, что Владимир не знает, о ком он говорит, продолжал: — Нечего церемониться. Разве не доказано, что бюрократизм не способен делать никакого живого дела.

Он утёр сухим местом руки вспотевший лоб и ещё дальше сдвинул на затылок соломенную шляпу.

— Я всегда говорил, что русский народ воспрянет, только бы с него сбросить путы. А они уже начинают с него спадать. Сухомлинов слетел? — сказал он, выпрямившись в лодке. — Маклаков слетел? Щегловитов слетел?… — После каждого имени он загибал на левой руке палец и взглядывал на Владимира. Потом вдруг крикнул вслед сыновьям: — На рогоже развесьте! Мы отдаём последние силы, — сказал он, опять повернувшись к Владимиру, — а эти мерзавцы делают гадости. Больше нужно нажимать.

— Нажали уж, — сказал Владимир безучастным тоном и, махнув рукой, сел на камень у воды.

Тут только Авенир заметил, что приятель находится в удручённом состоянии.

— Так, брат, нажали, что скоро из нас самих сок потечёт: объявлен призыв ратников второго разряда и белобилетников…

Авенир широко раскрытыми глазами посмотрел на Владимира, потом бегло взглянул на удалявшихся с сетями сыновей.

— Опять бездарность! — воскликнул Авенир. — Что же они людей будут набирать, когда снарядов и ружей нет.

— Вот и я тоже так думаю, — уныло отозвался Владимир, — наготовили бы сначала, а потом уж и призывали, а то сейчас в городе с палками вместо ружей учатся.

— Наши революционеры оказались умными людьми: недаром они отказались голосовать за кредиты, потому что знали, что всё равно мы просыплемся.

— Черт бы их подрал с этой войной! — сказал Владимир. — И главное, немцы предлагали уже не один раз мир, — нет, всё куда-то лезут.

— Да ведь они с е п а р а т н ы й мир предлагали! — заметил Авенир.

— А черт её… не всё ли равно. Ведь я бы после войны богатым человеком был, а теперь — пожалуйте…

— Да, — сказал, задумавшись, Авенир, — но, может быть, ещё революция будет. Рабочие всё сильнее поднимаются.

— А тогда война кончится?

— Должна кончиться.

— Тогда уж хоть бы революция. Первый пошёл бы на баррикады. А что, есть недовольство? — с надеждой спросил он.

— Ну как же, недовольство и в армии и в народе. Даже в деревне про Распутина знают.

— А как ты думаешь, скоро это будет? — уже торопливо и жадно спрашивал Владимир.

— Может быть, через полгода.

— Поздно… попаду уже, — сказал, опять уныло погаснув, Владимир. — Валентин правильно предупреждал меня, чтобы я загодя поступал куда-нибудь в безопасное место. Но уж больно дела хороши, бросить сил не хватало. Ведь ты знаешь, сколько я за этот год сюда положил? — Он хлопнул себя по карману. — Сколько за всю жизнь бы не нажить. Ох, в клочья разорвал бы этих сукиных детей! Заберут, погонят, убьют, вот тебе и сотни тысяч…

— Ничего, — отозвался Авенир, — зато это может повести к возрождению.

— К какому и когда?

— Неизвестно. Мы по срокам рассчитывать не умеем. Я тебе скажу, что через полгода, а она может ни с того ни с сего случиться. Слыхал, в Москве общественные деятели подготавливают кабинет общественного доверия и в премьеры прочат этого… известного, ну как его, чёрта, фамилия? Да! Князя Львова, — сказал Авенир, вспомнив и протянув к Владимиру руку. — Из всего этого чёрт знает что может получиться. Ты помни, что мы сфинксы. Мы думаем, что будем поступать вот так, а завтра, глядишь, вопреки всем видимостям, всей логике и даже самому смыслу, выйдет наоборот. Потому что мы за себя поручиться ни за один день вперёд не можем. Вот ты, мирный купец, небось, «Боже, царя» пел?

— Пел, — сказал Владимир уныло.

— С манифестациями ходил?

— Ходил, — как эхо, отозвался опять Владимир.

— Ну, вот. А сейчас ты о чём думаешь? О революции? Вот что такое русский человек! Я сейчас не хочу говорить. Это ещё рано. Но революция, какую я предвижу, какой жажду, будет внезапным (заметь: опять-таки в н е з а п н ы м) пробуждением национальной энергии, которую до сих пор наши внутренние немцы держали в шорах, противных нашей душе.

— Да, уж этого, брат, терпеть не могу, никаких шор… Вчера на даче было дело. — сказал он, вздохнув и почесав в затылке. — Девочек с собой прихватили, так одна, сестра из лазарета этой графини… Юлии, что ли. Катиш, вот экземплярчик! Это от войны они так…

Но Авенир, никогда не интересовавшийся этими вопросами, перебил его:

— Вот мы сейчас отступаем, сдаём город за городом, — это ничего, у нас земли много, нам нужен подъём, возрождение. И раз оно покупается ценой поражения, давай, пожалуйста, нам его, это поражение. Нас чем больше раскачивать, тем лучше, и чем хуже для нас, тем опять-таки лучше. Вот тут пойди и укуси нас при такой нашей психологии. Но одного боюсь! — сказал он, сморщившись как от зубной боли. — Наша интеллигенция не сумеет поймать момент. Тут нужно действовать, бороться, идти напролом, — говорил Авенир, на каждом слове крепко сжимая кулак и потрясая им. — Они все блаженные во Христе, разве они могут бороться. Возьми нашего профессора, ну куда ему, к чёрту, бороться. Он только говорить да извиняться может. А тут нужно действовать, чтобы завоевать ту свободу, какую нам нужно! Ну, пойдём закусим, — сказал он, поднявшись, и, балансируя руками, выпрыгнул из лодки на берег.