Пантелеймон Романов - Русь. Том II

В другом письме глаза его остановились на следующих строках:

«Завтра у меня — Штюрмер, с которым я должна серьёзно поговорить о новых министрах».

Николаю стало скучно и неприятно от этой вечно напряжённой энергии жены. Ну, какое ей дело до Штюрмера!.. И как она неприятна ему со своим вечным цеплянием за власть.

Да и он сам, обвиняющий её в этом, когда представил себе, что кого-то другого будут встречать с колокольным звоном, давить друг друга, чтобы увидеть лицо нового властителя, а на него, ставшего простым человеком, уже с оскорбительным равнодушием никто не обратит внимания, и ему, может быть, даже придётся покупать для проезда железнодорожные билеты… и народ (предательский народ) будет встречать с таким же восторгом тех, кто сидит сейчас в крепости. — при мысли об этом у него становилось темно в глазах и на шее вздувались жилы, а кулаки так сжимались в припадке неудержимого гнева, что ногти впивались в мякоть ладони.

Но гнев этот был бесполезен, потому что возник без всякой связи с действительностью, а только в результате его собственных мыслей, и проявление его ни с того, ни с сего было бы только смешно.

И потом, всё равно: с у д ь б а.

Утром 13 февраля у заборов и стен домов собирались кучки людей и читали какие-то свежерасклеенные воззвания, промокшие от клейстера и ещё не успевшие высохнуть.

— «Рабочие Петрограда! — читал вслух торговец в поддёвке на лисьем меху. — На некоторых заводах столицы рабочие призываются к забастовке в день открытия Думы с тем, чтобы пойти к Таврическому дворцу для предъявления политических требований».

— Ого! — сказал торговец. Но на него закричали:

— Читайте дальше. После поговорите!

— «Истинный сын родины на это не пойдёт… каждая забастовка уменьшает число снарядов. Не предавайте же ваших братьев, сидящих в окопах, — продолжал тот. — Напоминаю, что Петроград находится на военном положении и что всякая попытка насилия или сопротивления законной власти будет немедленно прекращена силою оружия».

— Да, таких воззваний ещё не было! — сказал кто-то.

— До оружия уже дошло…

Атмосфера была насыщена грозой. Все это чувствовали и только не знали, где разразится первый удар грома.

И когда спрашивали, что собирается делать Дума, как говорится, прогрессивный блок, то люди осведомленные с волнением сообщали:

— Происходят совещания прогрессивного блока.

— А что предпринимают?

— Ничего не предпринимают, просто совещаются и готовят декларацию. Оружие Думы — слово.

Чувствовалась всеобщая нервозность и ожидание.

После полудня на Загородном проспекте послышался какой-то крик. Сначала слышался один голос, потом к нему присоединился глухой гул толпы. Туда уже бежал народ.

— В чём дело? — спрашивали прохожие друг у друга.

— Какой-то обоз остановили.

В центре огромной толпы виднелись стоявшие ломовики с нагруженными мясом полками. Мясо было зелёного цвета.

— Что такое? Куда это?

— «Куда?» На мыловаренный завод везут! Мясо сгноили.

— Народ с голоду пухнуть начинает, а у них целыми обозами мясо гноят! — говорил какой-то мещанин в поддёвке и картузе.

— Все к одному гнут. На фронте солдат бьют, а рабочих с голоду хотят уморить.

— Они, небось, деньги хорошие получили за это, что столько мяса сгноили. Вот она, измена-то, где!

— Странно, странно, — говорил какой-то господин в шубе с воротником шалью, — действительно, пахнет какою-то преднамеренностью.

— Пахнет тем, чем на свалке пахнет, — злобно отозвался болезненного вида человек, в длинной ватной куртке, по виду рабочий.

Какая-то мещанка с пустой корзиной на руке, очевидно, тщетно бегавшая по рынку в поисках мяса, стояла перед возчиком, рослым парнем в фартуке и картузе, с вожжами в руках, и кричала на него:

— Нет на вас погибели, окаянные! Сколько ж вы, ироды, мяса протушили! А тут бегаешь как собака, целый день ищешь.

— Да что ты ко мне привязалась! Я, что ли, его протушил! — крикнул на неё возчик.

— Тётка, да ты не там искала, — сказал парень в тёплой куртке с хлястиком назади. — Вон куда иди!

И он указал на ресторан, в кухне которого через окно, закрытое проволочной сеткой, виднелись белые колпаки поваров.

Женщина живо оглянулась по указанному направлению, но сейчас же, плюнув, сказала:

— Чеши язык-то! Брюхо, небось, набил!

— Конечно мы набили брюхо, — отозвался болезненный рабочий, почему-то заступаясь за парня, — вот как набили, прямо страсть!

Из ресторана вышел полный, разрумянившийся человек в пальто и в сдвинутом назад котелке.

— Вот они, вот! Эти не худеют.

— Куда там… Его бы об это мясо носом потыкать…

— А мой сын с Северного фронту приехал — дёсны все распухли, зубы шатаются. Только, говорят, тухлой рыбой и кормят, да ещё этой, как её… чечевицей.

— Это что свиньям-то прежде давали?

— Вот, вот.

— Ведь это что ж, мои матушки, — не унималась мещанка, — видят, что мясо портится, нешто они не могли его населению раздать?!

— Не имели права, — строго сказал какой-то человек в форме военного чиновника, с кокардой на фуражке, остановившийся на тротуаре и с ироническим видом слушавший разговоры.

— Почему это не имели права? А гноить имели право?

— Потому что это мясо для армии, а не для населения.

— А почему же оно туда не попало, солдат вон тухлой рыбой потчуют?

— Потому что вагоны сейчас под снаряды заняты, вот почему. Ничего толком не знаете, а кричите.

На некоторое время все озадаченно замолчали. Только сбегавшиеся со всех сторон прохожие, с каждой минутой увеличивавшие собой толпу, спрашивали в нетерпеливом возбуждении:

— Что тут такое?

— У, сволочи! — говорила мещанка, с ненавистью глядя на возчиков.

— Не печалься, тётка, — сказал опять малый в тёплой куртке, — всё равно это мясо тебя не минует: раз на мыловаренный завод идёт, значит — коли в пузо тебе не попало, то хоть руки им когда-нибудь вымоешь.

Некоторые лица улыбнулись.

Возчик, думая воспользоваться этой разрядкой настроения, хотел было тронуть лошадь.

— Ну, накричались? — сказал он.

— Накричались… чтоб вас, окаянных!

— Ну и пусти, дай проехать.

— Нет, брат, стой! — крикнул какой-то здоровенный детина в картузе, проломившийся сквозь толпу. Он схватил лошадь под уздцы и повёл её вдоль улицы. — Мы сейчас правду узнаем!

Вся толпа, возбуждённая новым поворотом дела и своей численностью, гудя громким говором, тронулась вслед за обозом, окружив его плотным кольцом.

— Это ещё, может, спекулянт сгноил, да на армию валит.

— Очень просто.

Никто не знал, куда ведёт неизвестный человек переднюю лошадь, но все с верой смотрели на него и шли за ним.

Когда проходили мимо ресторана, вдруг послышался звон стёкол. Кто-то бросил камнем в большое зеркальное окно, и видно было, как сидевшие там господа с испугом вскочили от своих столов с засунутыми за борта пиджаков салфетками.