Пантелеймон Романов - Русь. Том II

— А, толстосумы, испугались! — заревел, уже не помня себя, рябой и, обернув руку полой шинели, сбежал с мостовой и со всего маху ударил по стеклу магазина, мимо которого проходил.

— Вали, ребята! Пошло всё равно помирать!

Все точно ждали этого возгласа и кинулись по лавкам. Перейдя границу дозволенного, запасные с остервенением набросились на полки с товарами, били окна и ломали прилавки с такой ненавистью и злобой, которых полчаса назад нельзя было ожидать от этих добродушных, пьяных и весёлых людей.

На улице раздался ружейный залп. Это светловолосый офицер дал команду выстрелить в воздух.

Всё притихло. Из лавок каменных рядов стали один за другим выбегать сразу протрезвевшие солдаты и, перескакивая через выброшенные и поломанные ящики и круглые куски сукна, покорно и послушно становились в строй.

— Это вот рябой, он всё затеял, — говорили все наперебой подошедшему строгому унтер-офицеру с густыми усами.

— Выходи сюда! — крикнул тот рябому. — Три шага вперёд, шагом арш!

Рябой вдруг присмирел, почувствовав, что его выдали; он вышел с бледным испуганным лицом.

— Становись отдельно, пойдёшь под конвоем! — сказал унтер-офицер и, взяв под козырёк, доложил об арестованном подошедшему офицеру.

Рябого поставили отдельно под конвой двух солдат с винтовками. И когда все тронулись вдоль по улице, то те, кто указывал на рябого как на виновника, теперь говорили по адресу унтера:

— Ладно, погоди, на фронт приедем, мы тебе пропишем, пилюлю в затылок пустим. А то народ на бойню гонят, а он для начальства старается.

И когда шли всей серой массой, с тяжёлым гулким стуком сотен ног, то чувствовали, что они всё могут разнести. Но каждый думал сделать это потом, в будущем, и в каком-то другом месте, а не сейчас.

Левашовых объявление войны застало за приготовлениями к свадьбе. Выдавали младшую дочь Марусю, сестру Ирины, за молодого, только что произведенного в поручики офицера Аркадия Ливенцова.

После свадьбы молодые должны были уехать в Петербург, а остальная молодёжь тоже вся поднималась с места для осеннего ученья или службы. Приготовления к свадьбе носили грустный характер.

Тем более что была возможность скорой отправки на фронт будущего мужа Маруси. Несмотря на связи и свою практическую жилку, Ливенцов пропустил время для устроения в тылу или при штабе полка.

Он был по-военному строен, в особенности когда ходил летом в коротком белом кителе с золотыми погонами. Волосы, тщательно причёсанные на косой пробор, открывали просторный белый лоб.

В дамском обществе он был всегда весел, забавен, шаловлив, как избалованный ребёнок. Старые дамы были от него в восторге и говорили, что он прелестный мальчик и что судьба послала в его лице Марусе редкое счастье.

Только сам старый Левашов ничего не говорил и, замкнувшись, ходил по своему кабинету, заложив руки в карманы бархатной домашней куртки.

Ирина не приехала из Москвы на свадьбу. Говорили, что она больна. Но ей просто тяжело было после пережитого ею крушения собственного счастья с Митенькой Воейковым быть свидетельницей чужого счастья.

Ольга Петровна прислала поздравления и цветы невесте из Москвы.

День свадьбы был пасмурный, холодный, И в большом доме, где шли последние приготовления и постоянно открывались и закрывались двери, было холодно.

В огромной зале накрывался бесконечной длины стол с падающими до пола скатертями, расставлялись приборы, льдистый, искрящийся хрусталь и высокие, тонкие, расширяющиеся кверху лилией бокалы для шампанского.

Наверху уже одевали невесту в том тихом, серьёзном настроении, каким сопровождается всякое важное событие жизни…

Внизу у мужской молодёжи, готовившейся исполнить роль шаферов, было шумнее. Подтрунивали над женихом. Но он стоял перед зеркалом в крахмальной сорочке с подтяжками, только что выбритый, с остатками пудры на щеках, застегивая тугую запонку воротника, и никак не отвечал на шутки. А один раз подвернувшегося под ноги своего младшего брата-студента неожиданно грубо выругал так, что все неловко замолчали.

Причиной веселья был скандал с перчатками: их налицо оказалось только две пары, а шаферов четверо. Решено было каждому взять по одной перчатке и, надев на руку, делать вид, что всё обстоит благополучно.

— В чём дело? — спросил Аркадий.

— Да у нас две пары перчаток на четверых, — сказал, смеясь, один из шаферов.

— Ничего тут смешного не вижу. Я вовсе не хочу, чтобы моя свадьба была похожа на свадьбу семинариста, — сказал Аркадий, вспыхнув. Он швырнул на пол воротничок, в который не проходила запонка, и взял другой.

В подъезде стояла длинная вереница экипажей. Для одного экипажа не хватило пристяжной лошади, поэтому управляющий распорядился запрячь мухортую крестьянскую лошадёнку, загнанную два дня назад на двор, так как она бродила по помещичьему овсу и хозяин её до сих пор не находился.

Молодые ехали из одного дома, и жених, чтобы не ехать против обычая в церковь вместе с невестой, уехал вперёд.

А через полчаса от подъезда тронулся поезд невесты, одетой в белое подвенечное платье, с белыми цветами.

Невеста ехала в карете, теперь совершенно не употреблявшейся и стоявшей обыкновенно в дальнем углу каретного сарая, загороженного старыми колясками и ковровыми троечными санями.

Знакомая всем с детства покривившаяся деревенская церковь, привязанная к столбу ограды верёвка на колокольню для великопостного звона, восковой и ладанный запах при-твора, звонкие шаги по плитам пустой церкви и немолитвенный гул и топот народа, спешившего попасть внутрь церкви — на зрелище, — всё это сообщало участникам серьёзное, слегка взволнованное настроение.

Невеста была бледна, смотрела прямо перед собой и только чуть поворачивала белокурую, с белыми венчальными цветами голову, когда кто-нибудь подходил к ней сзади и говорил что-то шёпотом, как говорят в церкви.

Жених в блестящем военном мундире, видимо, чувствовал раздражение: свадьба вышла совсем не блестящая благодаря войне и желанию Маруси сделать её как можно проще. И, кроме того, злили глазевшие на него ребятишки и деревенские бабы.

Молодёжь, собравшись у своего свечного ящика, распределяла злополучные перчатки и приглушённо смеялась.

Начался обряд венчания. Старенький священник с седыми жидкими волосами, в сползающей на одну сторону длинной ризе, водил молодых вокруг аналоя под нестройное пение деревенских певчих под взглядами любопытной толпы. У невесты опять было сосредоточенное выражение от сознания важности совершающегося, а у жениха — неловкий вид от мысли, что приходится на глазах у баб и ребятишек ходить с нелепым венцом на голове, который вдобавок держат чужой перчаткой, да ещё с левой руки.