Пантелеймон Романов - Русь. Том II

Так ходили целыми днями, забросили службу и все дела. Петербургский градоначальник даже принуждён был опубликовать обязательное постановление, гласившее, что продолжение манифестаций не только не приносит пользы делу, а отвлекает от работы: «Граждане, объятые горячим желанием служить родине, должны искать применение своим силам в плодотворном труде. Манифестации же, свидетельствующие о том, что их участникам нечего делать, впредь допускаться не будут».

Но это не помешало проявлять восторг подъёма в других местах. В театрах перед началом представления играли по требованию публики гимны всех союзных держав, кричали «ура», хлопали и стояли в продолжение часа, как на церковной службе.

Чувство подъёма требовало реального приложения сил, требовало деятельности.

Женщины и те из мужчин, которым удалось избежать отправки на фронт, были полны горячей жажды работы.

Люди инициативы с головой ушли в обсуждение форм обслуживания фронта и тыла.

Люди, не обладавшие даром инициативы, — мужчины и женщины — готовы были с восторгом к чему угодно приложить свои силы.

Одни собирали пожертвования, составляли списки семейств запасных, делали индивидуальные пакеты, другие работали в различных комитетах, третьи, чтобы поддержать живую связь тыла с фронтом, собирали солдатам подарки — махорку, образки и евангелия.

Девушки и женщины самого высшего круга рвались в лазареты, проходили краткосрочные курсы сестёр милосердия и с восторгом готовились к самой чёрной и страшной работе среди крови и разорванного солдатского тела. Жизнь, проводимая прежде состоятельными женщинами в полном отсутствии обязательного труда, получила вдруг на редкость интересное содержание с обязательно занятыми часами, а главное — внесла в обиход опять-таки что-то совершенно н о в о е, чего прежде не было.

Если прежде для женщины высшего круга было принято чуждаться всякого напряжения, то теперь стало модным уставать от работы, ходить пешком и носить самый простой костюм. Тем более что пример этого подала сама императрица, а за ней весь двор, где женщины в большинстве надели простые коленкоровые платья с красным крестом на груди чёрного передника.

Понимающие толк в деле, конечно, и в этом костюме скоро сумели устроиться так, что на них мужчины обращали внимание даже больше, чем в обыкновенных платьях.

Самая интересная, захватывающая работа для женщин высшего круга была в подготовке к приёму ожидавшихся со дня на день раненых.

Первых раненых, в виде подарка обществу, обещали непременно привезти в столицу.

Отдаваться делу войны стало насущной потребностью столичной публики.

Если в Москве деятельность направлялась по самостоятельной общественной линии, то в Петербурге, где сконцентрирована была власть и двор, эта деятельность носила характер более тесного сотрудничества с властью, почти слияния с нею. Здесь каждая организация стремилась стать правительственной или находящейся под покровительством какой-нибудь высочайшей особы, потому что теперь общение с властью стало уже не зазорно, а даже почётно.

Кроме этой новой деятельности, с призывом в войска освобождалось много мест и должностей, и каждый из заинтересованных в получении работы с утра хватался за газеты и прежде всего пробегал объявления о вакансиях, потом писал письма или бежал хлопотать лично.

Всё это вместе взятое придавало новый вид жизни, вносило спешку, напряжённость и лихорадку во все действия даже медлительных и неповоротливых прежде людей.

Валентин поехал на вокзал встретить Митеньку, чтобы отвезти его к Лазареву, по инициативе которого возникла новая организация «помощи жертвам войны».

Накануне ещё стало известно, что прибывает первый транспорт из Восточной Пруссии.

Это прозвучало, как возбуждающая весть о том, что пожар войны разгорелся уже как следует. Боялись только, что обманут и раненых отправят в Москву. Но многие, успокаивая, говорили, что этого не может быть, так как столица имеет на них больше прав.

Жажда видеть своими глазами результат того, что там делалось, где одни люди убивали других, была так велика, что не только перрон Царскосельского вокзала, а и вся площадь перед ним была запружена народом.

Бесконечная толпа народа белела от только что полученных газет, которые разворачивали особенно нервно и поспешно.

Какой-то господин в котелке держал развёрнутую газету в руках, в одной из которых была палка с серебряным набалдашником, и вслух прочитывал наиболее яркие места из телеграммы о победе генерала Ренненкампфа под Гумбиненом.

Вокруг него образовалось кольцо слушателей. Они напряжённо ловили каждое слово: одни пригибали ухо рукой и досадливо морщились на городской шум, другие приподнимались на цыпочки и взглядывали на читавшего через головы впереди стоящих.

Ближе всех к читавшему стоял румяный купчик с соломенной шляпой на затылке, особенно горячо отзывавшийся на чтение телеграммы.

— У Бель-дер-вейт-шена, близ Сталупенена, — читал господин в котелке, помогая себе головой выговаривать трудное название, — наши войска захватили семь орудий и двенадцать зарядных ящиков. Дух войск превосходный… Фронт сражения растягивается на тридцать вёрст.

— Ого! — сказал купчик, возбуждённо оглядываясь на слушавших. — Значит, пошло дело! пошло!

— … в Лыке нами захвачен фураж… в казначействе пятьдесят тысяч марок.

— Здорово!

— … неприятель просил перемирия для уборки раненых, ему в этом отказано.

— Правильно. Ещё чего захотели!

Не успевшие попасть в вокзал дамы с зонтиками становились на возвышении подъездов, каменных оград, вскакивали даже на тумбы. Глаза всех жадно были устремлены в одном направлении: на двери вокзала, из которых должны были нести раненых на носилках.

— Вы знаете, — возбуждённо говорила беловолосая девушка своему спутнику в коротком пальто, — я сейчас совсем не боюсь вида крови. Почему это? Ведь прежде я не могла смотреть на порезанный палец. Что это значит?

Она вскидывала глаза на своего спутника и неспокойно оглядывалась по сторонам, встречаясь взглядами, с теми, кто смотрел на неё в тесной толпе. Мужчина вежливо, но рассеянно что-то отвечал ей, и его глаза тоже неспокойно бродили по сторонам.

— Городской голова прибыл… Член думы… Градоначальник…

— Где? Где? — слышались торопливые вопросы людей, боявшихся не увидеть во всех подробностях это зрелище.

Митенька Воейков приехал с предыдущим поездом, пришедшим на полчаса раньше, чем поезд с ранеными. Валентин в белой панаме, возвышавшейся чуть не на целую голову над толпой, пробирался к поезду.

Он увидел Митеньку в тот момент, когда тот с несколько растерянным видом отвечал носильщику, сколько у него мест багажа, и никак не мог вспомнить, сколько именно.