Пантелеймон Романов - Русь. Том II

Черняк вышел после обеда со своим младшим товарищем из ресторана.

— Савушка, пойдём на реку, — сказал он, обращаясь к своему спутнику. — Я люблю вечером бывать на реке, там хорошо думается.

Черняк шёл по тротуару под молодыми липками рядом с Савушкой.

— Ты знаешь, — вдруг в волнении проговорил Савушка, — я сейчас едва сдерживался, чтобы не дать по физиономии этому франту, который сидел за соседним столом.

— Ты очень много расходуешь энергии, — заметил Черняк чуть насмешливо, — так поступает только тот, кому не для чего её беречь.

— Я не могу, меня возмущает тупое самодовольство и наглость этого привилегированного солдафона. Ты слышал, как он сказал «хамство»?

— Ну и что же?

— Как что же? Я едва сдержался.

— Вот ты увлекаешься Толстым, но это, по-видимому, мало приносит тебе пользы.

— То есть?

— Толстой учит обузданию страстей, а ты готов придраться к каждому случаю, чтобы с оружием в руках защищать свою честь от воображаемого оскорбления.

— Как от воображаемого? — сказал в волнении Савушка. — Он же сказал «хамство»!

— Это сказано без адреса, а с адресом он, как благоразумный человек, сказать не решился, и нужно пойти навстречу его благоразумию.

— Как я тебе завидую!

— В чём это?

— В том, что ты — всегда ты. Всегда поступаешь так, как ты и должен поступать. Я изо всех сил стараюсь научиться у тебя этому — переделать свой характер, и у меня ничего не получается.

Говоря это, Савушка с досадой интеллигента на глупую формальность поднимал к козырьку руку в ответ отдававшим честь солдатам, которые встречались на каждом шагу и испуганно сторонились. Солдаты виднелись всюду: у ворот деревянных уездных домов с калиткой и навозным двором, на лавочках, где они сидели с кухарками.

— Я скажу тебе секрет, — проговорил Черняк, чуть улыбнувшись одними губами и сощурив устремлённые вперёд через очки глаза. — Никогда не расходуй себя на частные случаи, не имеющие отношения к твоей основной цели.

Вдали слышалось хлопанье пастушьего кнута — это с луга гнали стадо в город.

Черняк остановился на деревянном мосту и, облокотившись на перила, стал молча смотреть вдаль.

Мелкая речка под мостом с видным каменистым дном загибалась между травянистыми луговыми берегами и, отливая серо-лиловой сталью от заката, казалась полноводной.

На давно убранном лугу с кучкой стогов виднелся огонёк и бродили спутанные лошади.

— Легко сказать — «основная цель», — проговорил Савушка, который тоже облокотился рядом с Черняком на перила и некоторое время молчал, глядел в вечерние луга. — Вот моя основная цель — переделать себя, свой паршивый характер…

— Это опять частный случай, и как таковой он не может являться основной целью. Характер можно переделывать для ч е г от о, а не вообще. Это всё равно, что самого себя стараться поднять за волосы. Тебе нужно как следует заглянуть в экономические науки, познакомиться с законами развития общества, чтобы уметь учитывать условия окружающей тебя реальности. Иначе ты всё будешь высасывать из себя и скоро засохнешь.

— Хорошо, — сказал Савушка, — вот нас сейчас окружает реальность: солдат сотнями тысяч гонят на бойню из-за интересов буржуазии, тупое офицерство разыгрывает из себя героев, такое ничтожество, как этот поручик Ливенцов, имеет над тобой всё-таки власть, как старший в чине… Что ты сделаешь с такою реальностью?

— Думаю, что мы кое-что сделаем с ней, к о г д а п р и д ё т в р е м я. Умный человек отличается от глупого тем, что он разбирается в обстановке, чувствует, когда приходит время, и использует его, не тратя лишних слов и чувств раньше срока, — ответил Черняк, всё так же через очки глядя в туманную даль лугов.

Солнце уже село. Через мост прогнали стадо, и в тихом вечернем воздухе, как летом, запахло дорожной пылью и парным молоком от коров.

Приятели прижались к перилам и ждали, когда пройдёт стадо. Коровы, стеснившись на мосту в плотную массу, толкаясь боками и кладя головы на спины передним, проходили по мягкому настилу размочаленных досок моста, поднимая пыль своими плоскими копытами.

Последним прошёл пастух с длинным кнутом на плече. Он несколько раз оглянулся на стоявших офицеров.

— Меня приводит в отчаяние одна мысль, — сказал Савушка, когда стадо прошло и они опять могли разговаривать.

— Какая?

— Вот человечество дошло до определённой ступени развития. В течение целых веков отдельные личности, поднимаясь высоко над своей современностью, вели человечество вверх от животного к…

— К богу?… — подсказал, усмехнувшись, Черняк.

— Не к богу, а к совершенству. И вдруг начинается война, и все усилия веков, все достижения гениев отметаются, и торжествует и п о б е ж д а е т тупая сила толпы, вроде вот таких Ливенцовых. Разве ты не видишь, что сейчас этот Ливенцов чувствует больше прав на существование, чем тот же Толстой? Такие субъекты мнят себя первыми фигурами и действительно имеют власть. Эта власть ведет к снижению всех человеческих завоеваний. Тогда как герои духа, создатели настоящих ценностей, отходят на задний план, и в реальной действительности какой-нибудь городовой имеет власти больше, чем тот же Толстой.

— Ну и словарчик же у тебя, — сказал, усмехнувшись, Черняк, — «герои духа», «создатели духовных ценностей». Прямо епископ Феофан какой-то!

— Я не говорил «духовных ценностей», — сказал, обидевшись, Савушка.

— Всё равно, не в этом дело, — задумчиво и серьёзно проговорил Черняк, всматриваясь в даль. — Ты всё говоришь о личности, а у нас целые миллионы пребывают в первобытном состоянии, что очень выгодно для таких вот субъектов, как этот Ливенцов. Надо прежде всего миллионы вывести из этого состояния, тогда их достижения будет не так легко пустить прахом, как достижения отдельной личности. Мы ещё, собственно, не начинали жить. Мы начнём жить только тогда, когда подготовим почву для творческой жизни не отдельных единиц, а целых миллионов.

— Но для этого каждая личность должна совершенствоваться, — возразил Савушка.

— Всякое личное самоусовершенствование, друг мой, — реакционная ерунда, — сказал Черняк, положив руку на плечо Савушки. — Оно разбивает людей, а не соединяет. Тут нужна не философия, а дело. И я чувствую, что оно скоро станет возможным. А теперь посмотрим ещё раз на луга, — видишь там, как хорошо огонек горит? — и пойдём домой.

Германские армии одержали крупные победы в Восточной Пруссии, дела же австрийцев были плохи.

Четыре русских армии после взятия Львова развернулись дугой вдоль границы Австро-Венгрии и напирали на австрийцев.

Австрийские войска вели свое наступление между Вислой и Бугом, заслонившись от русских с востока Второй и Третьей армиями.