Пантелеймон Романов - Русь. Том II

Авенир посмотрел на свою рюмку, которую всё ещё держал в руке, и выпил, сморщившись и замахав рукой.

— А главное, — продолжал он, — у всех какая-то легковесность и зыбкость, полное непонимание своей ответственности, своего долга перед родиной. Верите ли, я измучился! Так вам благодарен, что приехали, — по крайней мере могу наговориться, отвести душу. А то всё приходится молчать: не с кем говорить! — сказал Авенир, трагически разведя руками. — Полгода молчал! Мерзость, мерзость!

Но вдруг он насторожился.

— Стойте, кто-то подъехал.

Он быстро вскочил и побежал к окну.

— Он, конечно, Владимир! — крикнул радостно Авенир, оглянувшись от окна на Митеньку, и, бросив его, кинулся на крыльцо встречать.

— Ну, молодец, что заехал! Лёгок на помине, — говорил Авенир, вводя гостя в комнату и суетясь около него.

Владимир, не снимая с плеч тяжёлого дорожного тулупа, с бобровой шапкой в руках вошёл в комнату, хотел было что-то сказать, но, увидев Митеньку, взмахнул руками.

— Вот это кстати! Собирайтесь, едем!

— Куда? — спросил удивленно Митенька.

— Едемте, там узнаете. Собирайся! — крикнул он более повелительным тоном, повернувшись в сторону Авенира. — Да, в санях кулёк там возьми: отдельно лежит маленький, это для тебя.

Владимир был всё прежний, с румянцем во всю щёку, с расчёсанными на пробор кудрявыми волосами, в двубортном пиджаке и вышитой рубашке, ворот которой виднелся из-под распахнутого тулупа.

Он только располнел, раздобрел более обыкновенного.

— Ну-ка, на дорогу откупори бутылочку, — обратился он к Авениру, который с торжеством тащил полученный подарок.

Авенир, пристроившись на стуле, видимо, не очень охотно начал распаковывать кулёк.

— Мы сейчас с Дмитрием Ильичом о тебе говорили, а ты, как почуял, — завернул, — сказал Авенир.

— Откупоривай попроворней, чего там возишься! — крикнул Владимир, никак не отозвавшись на замечание Авенира.

Авенир засуетился. Очевидно, ему хотелось оставить себе вино получше, и он выбирал. Но после окрика Владимира раскупорил первую попавшуюся бутылку.

У Владимира исчезло всё прежнее товарищеское добродушие, он стал покрикивать и командовать, чего раньше не было. И даже в лице у него на минутку мелькнуло злое выражение, когда он крикнул на Авенира, как бывает у кутящих купцов, когда они приезжают на постоялый двор, привозят с собой всяких закусок, и им кажется, что хозяин что-то подозрительно долго возится, распаковывая закуски.

Выпили по стакану и пошли садиться в сани.

— Ну-ка, Потап! — сказал Владимир, тяжело усевшись в санях.

Кучер, стоя в передке больших ковровых саней, отвёл руку с длинным кнутом назад, как-то тонко, заливисто крикнул, и сани, запряжённые парой сытых лошадей, гуськом, рванули с места.

И замелькали по сторонам плетни, задворки, деревенские тусклые огни, сараи с запахом ржаного колоса и соломы. А через пять минут перед глазами седоков открылась бескрайняя снежная равнина в мутном сумраке пасмурного зимнего вечера.

Пошёл тихий снежок и лёгкими пушинками садился на полость и рукава седоков.

— Дела пошли блестяще! — сказал Владимир. — Золотой век! Мой лес, который я продавал до войны по двести пятьдесят рублей за десятину, и его брать никто не хотел, — теперь военное ведомство с руками рвёт на шпалы для фронта. С мясом та же история. Сейчас едем в одну усадьбишку… мать с дочкой живут. Для виду рощу у них покупаю, но откровенно говоря — сердечные дела. И так здорово взяло, что дураком сделался, ни пить, ни есть не могу. Только горда очень… видать, не нравится, что я купец. Но рощица ничего, смахнул я её у них, по совести говоря за грош, потому что обе в этом деле ни шиша не смыслят.

Владимир помолчал, потом вдруг, повернувшись к Митеньке, тревожно сказал:

— А вот полководцы-то и управители наши дрянь! Как же так, не успели начать воевать, а у нас ни снарядов, ни припасов нет! Страна богатейшая, а у нас нехватки всего с первых же шагов начинаются. С нашими чудо-богатырями да терпеть поражения?

Митенька сказал, что благодаря широко развитой сети железных дорог немцы скорее нашего перебрасывают войска.

Но Владимира не удовлетворило это объяснение.

— Вешать их надо, сукиных детей, тогда лучше будут управлять. Да! — прибавил он сейчас же другим тоном и полез зачем-то в карман. — Вы ничего не знаете?

— А что? — спросил Митенька с тревогой.

Владимир вынул из кармана трубку и протянул её Митеньке.

— Приехал в отпуск Львов и сказал, что в Валентина попал снаряд и его так разорвало, что от человека ничего не осталось. А вам он просил передать на память вот эту штуку.

— Что вы говорите! — воскликнул Митенька, похолодев.

— Да, странно, пришёл человек неизвестно откуда, переворошил нас всех и исчез — неизвестно куда. Говорят, даже так и не бывает, чтобы ничего не осталось. А как любил жизнь человек! Он бы сейчас непременно что-нибудь такое сказал — и просто, и не забудешь.

Авенир вначале никак не отозвался на это известие, хотя всегда восторженно встречал Валентина и был большого мнения о нём. Потом он заметил:

— Пустоцветом оказался. Я так и предвидел и всегда говорил это. Не было способности к действию у человека, а раз этого нет, — грош цена ему. Что он делал? Только пил да ездил? Да ронял какие-то загадочные фразы? А положительного что? — Ничего. Если он действительно сильный человек был, он проявился бы в д е й с т в и и. Да и в самом деле, как это в такую эпоху ничем не проявить себя?! Он только и сумел разорваться об этот снаряд.

Через полчаса подъехали к какой-то усадьбе в ёлках. Небо прояснилось, сквозь дымку туч уже просвечивала неясно луна, и в морозном воздухе чуть заметно поблёскивал последний снежок.

За покрытыми инеем и снегом деревьями замелькали приветливые огоньки, и сани остановились перед деревянным домом с покривившимися старыми колоннами и облупившейся краской. На занесённой снегом террасе моталось на веревках смёрзшееся бельё.

В тепло натопленных комнатах с угольниками, лежанками и старинными портретами оказалась молодёжь — приехавшие на рождество студенты, курсистки и офицеры, которые уже танцевали в зале.

Владимир, не снимая шубы, с порога заглянул в столовую и с удовлетворением увидел, что на столе стояли только две бутылки наливки и незатейливое угощение с пряниками и орехами.

Из боковой комнаты показалась девушка в белом платье с большими чёрными глазами. Она с оживлением заглянула в переднюю, но вдруг лицо её погасло, и она опустила глаза.

Её мать, старушка из обедневших дворян, с кружевной наколкой на голове, была уже в передней и с неприятно-заискивающим видом хлопотала около Владимира. А тот, принимая из рук кучера, сваливал на деревянный ларь всевозможные кульки и говорил: