Анатолий Иванов - Вечный зов. Том I

И пошёл на этот огонёк, хотя идти ему надо было совсем в другую сторону.

Минут десять он бродил вокруг кафтановских завозен, постоял возле штакетника, поглядывая на светящееся окошко. Теперь он знал, что это её, Анны Кафтановой, комната: раза два-три он видел на стене тень от её головы, потом и сама она подошла к окошку, задёрнула цветастые ситцевые занавески. И Фёдор, не отдавая себе отчёта, что делает, перемахнул через штакетник, подбежал почти к самой стене, схватил горсть земли пополам с песком и швырнул в окно. Стекло тихонько звякнуло, по занавеске скользнула тень, и окошко потухло. Он бросил ещё горсть песка. И стал ждать чего-то, прислушиваясь, но ничего не услышал, абсолютно ничего, только лаяла на другом конце деревни собака. И медленно пошёл по кафтановскому подворью.

Усадьба была огромная. Сам дом стоял в глухом, крайнем переулке, окнами глядя на деревню. Справа и слева когда-то были пустыри, потом деревенские мужики распахали их под огороды, а сзади дома, саженях в полутораста, стояли в жиденьком перелеске коровники и конюшни, хлебные амбары, всякие навесы, повети и прочие постройки. Место для хозяйственных построек было очень удобное, сразу за коровниками и конюшнями начинался редковатый лес, через который к кафтановской усадьбе были наезжены дороги. Между хозяйственными постройками и домом — огород, сад и ягодники. Жена-покойница Кафтанова, большая любительница всяческих варений, каждое лето заставляла баб расчищать заросшие диким кустарником участки, копать лунки, высаживать в них рябину, черёмуху, облепиху, яблоньки-дички. За несколько лет на усадьбе вырос хороший сад. После смерти жены Кафтанова и сад и ягодник стали приходить в запустение. Потом Кафтанов велел часть сада безжалостно вырубить, по обеим сторонам дома поставить по три длинные завозни. Так было и сделано, завозни поставили, за время строительства вытоптали почти весь оставшийся ягодник, поломали, попортили остаток сада, и теперь лишь кое-где торчали сиротливо деревья и кустарники.

«Тоже мне хозяин! — подумал Фёдор со злостью о Кафтанове. — И красота была какая, а главное — сколь добра этот сад да ягодник давали. Варенья одного, сказывают, десятки пудов варили. Да молотая черёмуха, да сушёная малина… Всё-то не пожрать им — так продавали бы. Я бы, владей всем этим, продавал. А завозни там, за конюшнями, поставил бы. Места разве мало?»

Фёдор сожалел о загубленном саде, как о своём собственном, не замечая, впрочем, этого.

Он снова оказался у крыльца. Поднялась луна, осветила это высокое крыльцо с перилами, крепкие двери с железным кольцом. И вдруг кольцо шевельнулось. Фёдор мгновенно отпрянул в сторону, за черёмуховый куст. Сильно заколотилось его сердце, он был почему-то уверен, что из дома выйдет Анна.

И действительно, открылась тихонько дверь, и вышла Анна. Она была в той же кофте и зелёной юбке, что и днём, лишь волосы распущены, будто девушка только что пробудилась ото сна, оделась, а причесаться ещё не успела.

Вела она себя странно. Сперва высунула из дверей голову, прислушалась. Потом вышла на крыльцо, постояла, прижавшись спиной к дверному косяку, вытянувшись стрункой. Она часто дышала, будто ей не хватало воздуха.

Помедлив, девушка пошла к калитке, остановилась там, глядя поверх штакетника в пустой сумрачный переулок. Когда Фёдор осторожно, почти на цыпочках, подходил к ней, он услышал, что она тихонько-тихонько поёт:

Фёдор спросил вполголоса:

— Меня, может?

— Ох!

Стегани её кнутом вдоль спины — и то Анна не обернулась бы с такой поспешностью.

— Чего испугалась? Не бойся.

— Уходи… — слабо вскрикнула она, скользя спиной вдоль забора, точно хотела упасть на бок.

Фёдор не дал ей упасть, цепко схватил, прижал к забору, ощутил, как дрожат её коленки. А потом его рука сама собой скользнула с её плеча вниз, он ощутил под ладонью бугорок её груди, сильно сжал, а другой ладонью взял Анну за затылок и, преодолевая сопротивление, пригнул голову к себе, поцеловал прямо в горячие, сухие губы. Пока целовал, она стонала и билась, потом обмякла, замолкла. «Вот и всё», — усмехнулся Фёдор, оторвал её от земли, понёс мимо крыльца, мимо завозен в глухое место, в заросли. Он нёс, длинные волосы её тяжёлыми прядями болтались где-то у его колен, она держалась за его шею и почему-то всё повторяла:

— Я ведь думала — ты ушёл… Я думала — ушёл ты…

И когда стал класть её на землю, она легла покорно, не сопротивляясь, только сказала негромко и задумчиво как-то:

— Бабу хочешь с меня сделать? Ну, делай. Только помни — этой же ночью я и задавлюсь. Как мамка…

И, перевернувшись на бок, заплакала, тяжко зарыдала, тыкаясь лицом в тёплую и пресную травянистую землю.

Она плакала, разметав по земле космы волос, и Фёдор, не на шутку испуганный её словами, сразу остывший, глядел на неё и думал: «Задавится… Ей-богу, в мать она. А я потом отвечай. Отец её тогда кишки мне без всякого суда выпустит. Нет уж…»

Сердце его моталось в груди, как у человека, чудом избежавшего смертельной опасности. «Нет уж, не буду эдак… И без того, кажись, никуда теперя не денется. Вот ежели по общему желанию всё у нас произойдёт, возьми меня попробуй голой рукой тогда, Михайла Лукич…»

Она рывком приподнялась на коленки, отшатнулась подальше, в кустарниковые заросли.

— Уходи! — воскликнула она, сверкая мокрыми глазами. — Зачем пришёл? Опозорить меня захотел?

— Нет, Анна. Я по-хорошему.

— Врёшь! Врёшь!

— Если б по-плохому хотел, что мне твои слова? Не поглядел бы. — Он помолчал, посидел, облокотись о свои колени, свесив голову. — Ну ладно, уйду. — И стал подниматься. — Может, встретимся где когда? Скажи. Твоё слово, Анна…

Он ждал стоя. Анна молчала. Тогда он медленно пошёл прочь.

— Постой… — прошептала она. Он остановился, вернулся. Ещё тише, словно ветерок дунул, она произнесла: — Сядь…

И когда он сел на прежнее место, она всхлипнула, точно её душили, одновременно качнулась к Фёдору, упала ему на колени, забилась в них выкрикивая:

— Дура я, дура, бесстыжая дура!

А Фёдор гладил её по острым плечам и улыбался.

В глухом углу бывшего сада, заросшего теперь лопухами и жгучей крапивой, Фёдор и Анна просидели около часа. Они ничего больше не говорили. Он всё гладил и гладил её по плечам, и она успокоилась, затихла, как ребёнок.

— Не верю я, что ты меня… что по-хорошему. Вон сколько девок кругом… красивых, — сказала она.

— Девок много. А меня к тебе только тянет… С Ванькой-то что у тебя? Как теперь? Я ведь не отступлюсь.

— Да что — Ванька?! Что — Ванька! — дважды воскликнула она.

Луна поднялась высоко, когда Фёдор вспомнил, что его ждёт Инютин.