Анатолий Иванов - Вечный зов. Том II

— Вылитый Сёмка! Надо же!

— Это девочка, Николай, — сказала Анна Михайловна.

— Чего-о? — разочарованно протянул Колька. — Тоже мне…

— Бесстыдник! — прикрикнула Акулина Тарасовна. — Чего те тут? Ступай-ка.

После, когда Наташа перешла работать секретарём к Нечаеву, Юрий, встречая её где-нибудь на территории завода, первым делом спрашивал, как здоровье Леночки. Первым и последним, потому что Наташе было это неприятно и она торопливо отходила, чувствуя, что он обиженно глядит ей вслед, и понимая, что обижает его напрасно.

…Голоса, затихая, доносились со всех сторон, то с близких, то с отдалённых улиц, окон зацветало всё больше, будто сейчас была не полночь, а приближался рассвет. Они погорят немножко, думала Наташа, люди, вернувшиеся со смены, торопливо поужинают и, усталые, лягут спать. Одно за другим окна будут гаснуть, и вскоре всё большое село, как измотавшаяся за день хлопотливая хозяйка, вскочившая, чтобы встретить и накормить работников, снова будто приляжет и задремлет. Сон будет крепкий, но непродолжительный, через несколько часов уже прольётся рассвет, потом опять зацветут окна, но на этот раз от весёлых солнечных лучей, которые тугими снопами ударят в стёкла из-за каменных круч Звенигоры. А вскоре свежий утренний воздух расколет знакомый и всегда волнующий, до боли щемящий сердце звон Кремлёвских курантов, и с площади перед сквером Павших борцов революции, где укреплён на столбе радиодинамик, на всё село разнесутся отчётливые слова диктора: «От Советского информбюро…»

Так начнётся новый день, который будет не легче, чем вчерашний.

— Ты знаешь, Наташ… — Юрий, глядя вниз, колупнул носком грубого рабочего ботинка землю. — Я на фронт ухожу.

— Ты?! — невольно воскликнула Наташа, сразу же пожалев, что этот возглас вырвался.

Юрий скривил обиженно губы.

— А ты что же думаешь, одному Семёну положена такая честь?

— Почему одному? Там миллионы…

— Ну да, это я глупость сказал. Боже мой, сколько вообще человек делает глупостей!

Наташа пошевелила бровями, помолчала и вдруг резко и безжалостно сказала:

— А знаешь, Юра… не верю я в твою искренность.

Он усмехнулся, теперь кисло и едко.

— Почему же?

— Ну вот… не похож ты на отца. Совсем не похож. — Она помолчала и добавила всё тем же безжалостным тоном: — Не знаю я, почему ты на фронт решил… Мог бы и не идти, есть такая возможность. И тебе не хочется. Потому что ты боишься…

— Ты соображаешь… — Он схватил её за плечи сильными, привыкшими к железу руками, затряс. — Соображаешь, что говоришь?!

Неподалёку от того места, где они стояли, горела на столбе электрическая лампочка, свет едва доставал до Наташи и Юрия, и в полумраке бешено сверкали его глаза, а на простоватом, обычно добродушном лице проявилась, отчётливо проступила жестокость.

— Оставь меня! — вскрикнула Наташа, сбросила руки его со своих плеч. — Вот… теперь ты на себя похож. Такой… такой ты и есть.

— Какой?!

Оба они тяжело дышали.

— Душа у тебя чёрствая и жестокая.

— Спасибо, — выдавил он сквозь зубы, отвернулся. Большие и сильные его плечи торчали как-то одиноко и сиротливо. И это опять вызвало у Наташи чувство жалости. «Да что это я на него? — сама собой пришла к ней сочувствующая бабья, как она всё же понимала, мысль. — И в самом деле он сирота».

— Прости меня, — сказала она негромко. — Может, я не права, Юра… Прости.

— Что уж там… Валяй дальше. — Он по-прежнему стоял к ней чуть боком. — Всё равно последняя у нас с тобой… пресс-конференция. Задавай всякие вопросы…

— Мать как же твоя будет одна? — спросила Наташа, будто и в самом деле решила воспользоваться его разрешением, и, спросив, тотчас поняла, что вопрос неловкий и, может быть, неуместный по всему ходу и смыслу получившегося у них разговора.

— Она как-то лучше чувствовать себя стала. На работу даже устраивается. В районную библиотеку.

— Что ж, очень хорошо… Я пойду, Юра, мне пора.

Он повернулся к ней, поймал её взгляд и долго не отпускал. Она испугалась мелькнувшей вдруг мысли, что он сейчас возьмёт её за плечи, прижмёт к себе и начнёт целовать, и сделала шаг назад.

— Ты знаешь, — усмехнулся он невесело, — мне было семь лет всего, даже меньше, седьмой, кажется, только шёл… когда меня пытали враги революции.

Это «враги революции» прозвучало как-то неестественно, может, даже напыщенно, но Наташа, удивлённая, этого не заметила.

— Как это… пытали? — выдохнула она.

— Обыкновенно. Как пытают? Били жестоко, я помню… На глазах у матери и отца. Чтобы у них какие-то сведения вырвать… Это было в 1918 году в Новониколаевске, в белочешской контрразведке. Допрашивал какой-то Свиридов, длинноносый, помню, с дряблыми щеками. Я всё помню…

— Юра… — Наташа невольно подалась к нему, невольно схватила за руку. — Я не знала.

Он тихонько освободил руку.

— Спроси как-нибудь у моей матери… Оттого и разум у неё помутился тогда, еле-еле отошла. Да, я помню, как тогда было больно. И вот такая же пытка для меня сейчас… С того дня, как увидел тебя… А-а, да чего!

И он, махнув рукой, резко повернулся, пошёл от неё.

— Юрий! Юра! — беспомощно вскричала Наташа, сделала несколько шагов вслед. Но он, будто боясь, что она его догонит, пошёл быстрее, почти побежал.

Ответной телеграммы из Москвы Наташа с трепетом ждала весь следующий день, до вечера, и ещё следующий… Она через каждый час звонила на почту, хотя оттуда ей обещали немедленно позвонить сами, как телеграмма только поступит. Но не звонили, телеграммы не было.

Прошёл ещё день и ещё… Москва молчала.

— Это не он, значит, не отец, — неживым голосом сказала Наташа Нечаеву.

— Ладно, сейчас мы попробуем всё сами узнать. Заказывай, Наташенька, Москву, Наркомат. Только спокойнее…

…Когда в телефонной трубке после долгого хриплого кашля раздался насквозь прокуренный далёкий голос: «Миронов слушает…» — Наташа ойкнула и почувствовала, как остановилось сердце. Она сразу узнала голос отца, хотя он за несколько лет изменился до неузнаваемости, износился весь, стал будто заржавленным.

— Кто там? Я слушаю, — повторил отец.

— Папа! Папка! Это я, Наташа… Это я, это я! — закричала она торопливо, захлёбываясь. — Ты меня слышишь? Ты меня слышишь?

— Конечно… Здравствуй, дочка. Как ты там?

Наташа не замечала, что голос у отца спокойный и холодноватый даже, эмоций никаких в нём нет, что отец разговаривает так, будто они вчера или позавчера только расстались, а завтра снова будут вместе.

— Я тебе телеграмму послала. Папа! Ты слышишь?

— Да, я слышу. Я получил. И Савчук мне говорил…

— Почему ты мне не отвечаешь, папа?

— Ты замуж вышла, что ли?

— Да, папа. Его Семёном звать. У меня дочь родилась.