Анатолий Иванов - Вечный зов. Том II

— Ну-ну?! — кричал тот, грязный, с разорванной на плече гимнастёркой, которая висела чёрными, в засохшей крови, клочьями, и страшно сверкал глазами.

— Воздух… Голова от него кружится, — проговорил Семён с жалкой и виноватой улыбкой.

Возле самого лица Семёна лежали ноги Алифанова, они шевелились, упирались в землю носками заляпанных артиллерийской смазкой сапог. Командир орудия бил из ручного пулемёта куда-то в дымную мглу, стелившуюся низко по земле, вдоль невысоких кустарников. Семён увидел в этой мгле неясные фигуры, которые то возникали, то исчезали, и понял — это приближаются перебежками немцы. «Вот и Дедюхина… Вахромеева… А теперь и нас всех…» — пронеслось у него в мозгу и словно что-то окончательно продуло там. Он резко перевернулся со спины на живот, обнаружив, что в руках у него автомат. Вываливаясь из танка, он, видимо, машинально схватил оружие. Когда в дыму замаячили две вражеские фигуры в касках, Семён полоснул по ним длинной очередью. Фигуры исчезли. Немцы то ли были убиты, то ли просто прижались к земле — понять было нельзя.

— Бей прицельно. Поставь на одиночные, — сказал Иван, и Семён поразился его спокойному голосу и этому хотя и практичному — ведь у Семёна был всего один диск, — но уже, наверное, бесполезному совету.

Сам Иван, у которого в руках был тоже автомат, не стрелял. Он лежал, вжимаясь в землю, уткнув в травяную кочку заросший подбородок, смотрел туда, где струился клочковатый дым. Автомат он держал в левой руке за ствол, а в правой, вытянутой вперёд, у него была граната лимонка, и он чуть подбрасывал её, перекатывал на ладони, как горячую картофелину.

— Ну что ж… Сёмка, — тихо проговорил он вдруг, не оборачиваясь, всё так же напряжённо глядя вперёд. — Всяко я думал в жизни своей помереть, а так хорошо не думал. Обойдут они сейчас нас…

Эти слова принесли Семёну ещё большее облегчение. То невысказанное и больное, что, казалось Семёну, Иван носил в себе, всегда рождало неприятную мысль — дядя его, кажется, тяготится войной. «Не ошибётесь в нём», — говорил он, Семён, Дедюхину в Челябинске, рекомендуя взять в свой экипаж, да, видно, поспешно сказал… Дело своё солдатское он делал всегда, правда, хорошо, ни в какой обстановке не терялся. Дедюхин часто его ставил даже в пример, но иногда в сердцах называл «молчаливым пнём». Иван действительно говорил только о самом необходимом, когда без слов нельзя уже было обойтись, старался по возможности уединиться. Семён часто натыкался на него, сидящего где-нибудь в одиночестве, погружённого в какие-то мрачные думы. Ну, война, конечно, не сладкая ягода, тут и помрачнеешь порой, и затяготишься, но у дяди Ивана вроде что-то надломилось внутри, и он всё время будто боялся быть убитым. И опять же — смерти не боится и не остерегается только дурак, но вот дядя какой-то… И по малодушию в тугой случай можно погибнуть, стоит в такой момент окончательно сломиться внутри. А дядя, казалось Семёну, к этому и идёт… Эта мысль была неприятной, она оскорбляла что-то в нём самом, но она родилась и жила в мозгу. Но вот такой случай и настал, а в поведении дяди Ивана нет и намёка на то, что он сломался и вот боится смерти, и слова, и голос, усталый и хриплый, будто приоткрыли Семёну в дяде Иване человека нового, доселе ему незнакомого, неизвестного.

— Мы не померли ещё, — сказал Семён упрямо, стараясь возразить кому-то, но только теперь не дяде Ивану.

— Ну, это живо может произойти. Жалко мне только Агату, Сём… Ясного света тогда и вовсе не увидит…

Где-то вверху загудел противно, приближаясь, вражеский самолёт, заглушив последние слова Ивана. Самолёт брызгал вниз тяжёлыми свинцовыми каплями, они прошили землю в двух метрах от Семёна, с рёвом пронёсся над головой, блеснув жёлтым, как у застарелой щуки, брюхом. Тотчас густо ударили немецкие автоматчики.

— Вы, Савельевы! — Алифанов, надрываясь от крика, повернул к ним круглое, но какое-то исхудавшее лицо со странно торчащим правым усом. — Шанс у нас, ежели он есть, один. Вдоль этой дымной полосы от нашего танка… Попытаемся!

Их КВ горел не очень сильно, но чадил густо, тёмная дымная полоса стлалась вдоль земли в сторону Соборовки, накрывая маячивший неподалёку перелесок. Иван и Семён поняли, о чём говорит Алифанов, но ведь кто знает, где немцы… Не шарит ли этот дымный хвост по окопавшимся в той стороне немцам? Да и в перелеске могут быть уже фашисты. Но шанс был действительно только этот, если он ещё и был. Это не только Алифанов, но теперь и Семён с Иваном сознавали отчётливо.

— Ну что ж, Семён…

— Счас они полезут! — опять прокричал Алифанов, отталкивая бесполезный теперь ручной пулемёт с расстрелянным магазином. В ладони у него была зажата граната, такая же, как и у Ивана, другой рукой он вытаскивал из кобуры пистолет. — Давайте мы их уложим к земле — и дёру. Иначе…

— Командира-то с Вахромеевым оставлять им…

Это прокричал Иван.

— А что мы можем? Ты соображаешь?! Приготовиться!

Сделать они действительно ничего не могли, вытащить из танка трупы Дедюхина и Вахромеева было невозможно. «Вот судьба…» — больно задолбило Семёну в виски. Там, внутри этой железной коробки, обуглятся их тела, а может, сгорят в прах, нечего будет и хоронить. И не будет на земле их могил. Сгорели в пекле войны… Сгорели в пекле войны… Вот уж точно — в самом пекле они сгорели, такая выпала им доля… Когда-то родились они, в радостях и заботах нянчили их матери, защищали от холода и от жары, от всяких напастей, росли они, радуясь солнцу и ветру, далёким, таинственным звёздам и мягкой, пахучей траве. И росли для них где-то девчонки, как вот Наташка для него, Семёна… Настал момент, прикоснулись их руки впервые к самому, может, прекрасному на земле — к женскому телу. Когда и как это было у Дедюхина, Семён не знает, ему только известно, что у старшего лейтенанта, кажется, трое детей… А у Вахромеева это случилось недавно, всё произошло почти на глазах у Семёна. И он, Семён, видел, как быстротечно произошла у Вахромеева с Капитолиной вся любовь. Он видел и понимал, что это у них настоящее и человеческое, только вышло всё стремительно, не как обыкновенно, — будто бешено понеслась жизнь, как на киноэкране, если плёнку прокручивать в десять раз быстрее. Что ж, оба понимали, что для обыкновенной любви у них не было времени, хотя никогда об этом не рассуждали, не размышляли… И ни Вахромеев, ни Дедюхин не знали, не могли знать, что жизнь их окончится вот здесь, на изрытом бомбами и снарядами поле, близ русской деревушки Соборовки, о которой они и слыхом никогда не слышали, что тут ждёт их такой конец…

Все эти мысли пронеслись в голове у Семёна лихорадочно, в какие-то секунды, не отключая его внимания от залёгших в нескольких десятках метров немцев, которые беспрерывно поливали из автоматов. Пули вокруг взрывали землю, трещали о броню танка, и Семён даже слышал, как некоторые рикошетили и с пронзительным визгом разлетались в стороны. Было только странно, что ни одна из них не задела ещё ни дядю Ивана, ни Алифанова, ни его самого. И ещё мелькнуло у Семёна, что судьба у него пока счастливая, радуйся, Наташка… Только бы вот из этого пекла выбраться!