Николай Вагнер - Преодоление

«Что же будет со стройкой? Приехал ли Петухов, кипучий, неутомимый Петухов-Мамаладзе?»

Груздев абсолютно не знал ничего о том, что делалось в управлении и на объектах. Ему с первого дня, как только он попал в больницу, не принесли ни одной деловой бумаги, ни одной свежей газеты. Спасибо Лене, которая передала подшивку строительной многотиражки. Это разрешили. Он взял со стола пачку пожелтевших газет и стал перелистывать страницы, вспоминая, как в разные годы приходилось готовить доклады к торжественным датам. В таких случаях он всегда чувствовал необходимость оглянуться на уже свершенное не только коллективом стройки, но и всей страной. В тиши парткабинета он вот так же пробегал глазами номера «Правды». За много лет. И тогда оживала история страны, история поколений, с которыми он шел из десятилетия в десятилетие, вспоминались все радости и беды. Это была история, возникшая из фактов его жизни, из документов его партии, оставляющих зримый след сделанного за пройденные отрезки пути.

Она всегда была не легка, дорога, не проторенная ранее никем, и потому помнились каждый переход, каждая победа и каждая утрата. Неведомое становилось познанным, необычное — обычным, опробованным на ощупь, а товарищи, павшие в пуни, жили в сердцах тех, кто продолжал идти вперед, и вместе с ними вершили начатое дело. Они не умирали. Ни рядовые, ни великие. Великих знали все, рядовых — рядовые.

Никто из идущих теперь рядом с Груздевым не мог бы припомнить Пашку Зеленина, но они помнили других — таких же, как Пашка. Смельчак высотник, парень без нервов, как окрестили его друзья за бесстрашие. Из таких вот вырос, наверное, позже первый человек, прорвавшийся в простор Вселенной.

Тело Пашки сняли со стометровой высоты. Его придавило балкой к опоре на вольном, озорном ветру под самыми облаками.

Никто из друзей не смог взглянуть в Пашкино лицо в день прощания. Оно было прикрыто белым рушником, усыпанным ромашками и васильками. Только ступни Пашки, обтянутые новенькими носками цвета маренго, которые чудом сумели где-то достать через профком, были видны всем. Они вздрагивали на тарахтевшей полуторке, и было до слез трогательно думать, что Пашка, никогда не носивший таких новых и красивых носков, уходил в последний путь обихоженный, не в своих старых, раскиселившихся ботинках.

Это было совсем вчера, но… это было еще до войны, на которой сложил голову мудрый, рассудительный Колька Кыласов, сразивший шестнадцать фрицев в рукопашном бою. Как только смог свершить такое робкий ролька Кыласов?.. И это тоже было совсем вчера. А сегодня? Сегодня тридцативосьмилетний инженер Сергей Петухов учит гидростроительству вчерашних безграмотных туземцев в далекой Африке. И он, конечно, не посрамит русской земли, как не посрамил ее здесь, на Урале, а еще раньше — на Кавказе.

И снова — видения.

В Речной они с Петуховым приехали почти в одно и то же время. Это было в конце августа, когда ивняк и крушинник пламенно желтели на луговом берегу и река привычно несла свои воды еще в первозданном русле. Никто не обеспокоил еще ее сонного течения, и, если бы река могла думать, ей бы казалось, наверное, что так и будет вечно, так и будет она омывать тихие берега, как омывала их до этого многие сотни и тысячи лет. Правда, уже не гляделись в ее воды домишки Касатки с красного крутояра, утыканного воронками ласточкиных гнезд, очерченного скорлупками просмоленных рыбацких лодок внизу, по кромке отмели. Крутояр пестрел коттеджами и бараками, обшитыми тесом лунной желтизны, а чуть поодаль от них, на въезде с реки, беспорядочно громоздилось оборудование, доставленное, как всегда, до времени и потому успевшее уже изрядно поржаветь, скособочиться, врасти в землю.

Такую картину не раз заставал Груздев, принимая стройки в тот момент, когда уходил начальник-«временщик», в обязанности которого входило лишь обжить место и который по своему опыту и умению не мог охватить весь огромный узел противоречий, требующих решения в разгаре работ.

Спокойное время подготовительных мер было не в характере Груздева и не в характере Петухова, к которому Илья Петрович пригляделся еще на Кавказе. Смекалистый и смелый, он никому не оставлял своей работы, всюду хотел успеть и успевал и умел уважать проект, а с его автором Виктором Викторовичем Весениным даже дружил. Впрочем, главный инженер проекта нравился и самому Груздеву. Придирчивость и излишняя педантичность Виктора Викторовича не претили. В конце концов он заботился не о своем престиже. И не за свою шкуру дрожал этот смолоду узнавший всю суровость жизни, покалеченный на войне инженер-строитель. Он думал о надежности и экономичности своего детища. Только и всего. О том, как и сколько оно послужит людям. Спорили с ним — верно. Даже ругались. Ну и что? С кем не поспоришь ради пользы дела? Но разве эти расхождения могли помешать чувству уважения к человеку?..

Снежная крупа залепила окно палаты. Лишь в самом верху, через полоску стекла, виднелось заволоченное тучами небо. Оно давило и, казалось, изничтожало воздух, который так хотелось вдохнуть до конца, полной грудью. Если бы не предписали лежать на спине, пожалуй, можно было бы сделать этот вдох и обхитрить боль, притаившуюся где-то возле левой лопатки. Он нужен, этот вдох. Всего лишь один вдох. Тогда боль отступит и уже не сможет одолеть его.

Нужно думать о чем-нибудь другом! Все равно милый старик — завотделением — не появится до следующего утра и никто больше не изменит назначенный больничный режим. Разве возьмет на себя такую ответственность дежурный врач? Нет, этой симпатичной девице, на голове которой под высоким белым колпаком спрятано целое сооружение из золотистых волос, совсем ни к чему рисковать. У нее небось все заботы — об устройстве вот этой самой невероятной прически, да о других своих личных делах. И не видно ее, не пришло, должно быть, время вечернего обхода… Надо думать о чем-нибудь другом!

Не всегда небо бывает таким мутным и не всегда швыряет снежной крупой… В тот день, когда они с Петуховым бродили по улочкам Касатки, уже изрытым экскаваторами и бульдозерами, небо отливало молочной голубизной. Чисто голубым или чисто синим оно здесь не бывало никогда. В этом мнении они неоднократно сходились с Петуховым, когда забирались в рассветные часы воскресного дня куда-нибудь вверх по реке. Порыбачить последний раз пришлось года полтора назад. В то утро они повстречали Виктора Викторовича Весенина. Он сам набрел на них. Откуда-то сверху, с обрыва забасил с напускной ворчливостью:

— Разве так рыбачат? Тоже мне — горе-рыбаки!

Весенин спускался по заросшей лопухами тропке, раздвигая ивняк черной лакированной палкой с резиновым набалдашником. Отбросит листву, упрется палкой в песок и вынесет вперед негнущуюся в колене ногу.