Николай Вагнер - Преодоление

— Извертелись вконец. А вон и заводила наша главная плывет.

В наглухо завязанном платке, в телогрейке, перетянутой солдатским ремнем, в ватных брюках медленно шла Катя.

— Ой, горе-то какое, девоньки, — сказала она, обведя подруг напряженным взглядом с затаенной в нем мучительной болью. — Что только не случается на свете… А вы чего _ обо мне соскучились? — спросила она, подойдя поближе.

— Беда как соскучились, слезами изошли.

— А я-то думала, как они меня в декрет отпустят? Теперь спокойнехонько уйду, не скоро встретимся.

— Не чуди! Не растрясет вибратор-от.

— Самая работа сейчас.

— Заместо меня вон Лена придет, а я стану бумажки перекладывать. Как начну вам приказы слать, еще не так завертитесь.

— Если бы Лена? Разве она пойдет?

— Ее начальство домашнее не пустит. Вон он вышел. И на нас не глядит, прямо к машине шастает.

Норин действительно прошел ни на кого не глядя, а может быть, поднятый воротник пальто не давал ему возможности смотреть по сторонам. Он поместился рядом с шофером, глухо хлопнул дверцей. Машина фыркнула облачком отработанного бензина и мягко покатила по снегу.

— Пора и нам, — сказала Катя. — Может, на этой нас довезут?

— Нет, эта пойдет за Груздевым. Неужели не понимаешь?

— Понимаю, все понимаю, — вздохнула Катя, положив руку на плечо Лены. — Держись! Ну, что тут сделаешь? Не воротишь. А нам жить надо. Может, ты и в самом деле бригаду примешь? На живой-то работе легче.

Почти весь следующий день Лена хлопотала о месте в общежитии и о том, чтобы ее перевели в бригаду. Именно теперь, после смерти Груздева, она почувствовала потребность работать своими руками, изо всех сил. Потребность, которую нельзя унять. Хотелось всю себя посвятить стройке, до конца которой не дожил он. А потом, когда пустят станцию, уехать куда-нибудь на Зею, на восток, и тоже работать, строить, как мечтал и надеялся Груздев.

Но ей не везло. Простой, совсем, казалось, чепуховый вопрос она ни с кем не могла решить, всюду получала отказ. «Неудачное, видимо, время выбрала для устройства своих дел», — подумала она. Во всех управлениях и отделах только и говорили о предстоящих похоронах; никто толком в этот день не работал. Поняв наконец, что она ничего не добьется, Лена села в автобус и поехала в клуб. Автобус был переполнен. Где-то впереди мелькнули алые и черные ленты, а потом — ядовито-зеленого цвета металлические листья венков. Лена увидела преподавателей института и рядом с ними Коростелева. Чуть в стороне, у самой двери, нагнув голову под низким потолком, стоял Василий Иванович Костров.

На промежуточных остановках никто не выходил, и лишь у клуба пассажиры повалили в обе двери, оставив автобус пустым, смешались с огромной толпой, которая стояла прямо на дороге. Люди заполнили всю площадь, входили в клуб и выходили из него. Лена долго не решалась пойти и посмотреть на Груздева. Ей хотелось запомнить его таким, каким привыкла видеть много дней и лет. И все же, поддавшись велению какой-то непонятной силы, которая вдруг словно подтолкнула и повлекла ее сквозь толпу к клубу, она вошла в зал, увидела красный гроб, множество венков возле него и корзины с цветами. Проходя возле гроба, Лена не поверила своим глазам: лицо Ильи Петровича показалось ей живым; он как будто прикрыл глаза и спал; только по-странному расплывшаяся и явно окаменевшая нижняя губа с подернутыми синей пленкой ранками свидетельствовала и о предсмертной муке, и о том, что человек мертв. Лена содрогнулась, отвела взгляд и увидела Василия Ивановича Кострова. Он стоял в почетном карауле против директора института Коростелева и, как показалось Лене, заметил ее — тяжело сомкнул ресницы.

Лена постояла немного в зале, но когда началась гражданская панихида и слово предоставили главному инженеру Петухову, почувствовала, как ей не хватает воздуха, заторопилась к выходу. Перед клубом образовался коридор из людей, стоявших на площади, забравшихся на притоптанные сугробы. Недалеко от двери ютились музыканты. В их руках поблескивали трубы. Здесь же с медными тарелками под мышкой топтался Гришка-Тарзан, который держал большим и указательным пальцами папироску и длинно сплевывал в снег.

И вот все затихли. Из черной распахнутой двери клуба, замирая на месте и вновь подвигаясь вперед, поплыли венки.

Воздух потяжелел от дребезжащих, нарастающих в медном рыдании аккордов. Лена, не глядя на людей, загородивших дорогу, устремила взгляд к сумеречному небу и пошла прочь от этих звуков, бьющих в самое сердце.

Шли дни, а Лена все еще не работала. Она жила у Кати и совсем потеряла надежду устроиться в общежитии. Все словно сговорились: «Общежитие переполнено, работы на стройке свертываются». И тогда Катя посоветовала:

— Комсомолка же ты, сходи в комитет! Что толку? Обязаны помочь тебе! Так и скажи: обязаны! Небось, когда бригадирила, лозунги про тебя писали, в каждый доклад пихали нашу комсомольско-молодежную.

Лене очень не хотелось видеться с Тимкиным, тем более что-либо у него просить, но это была последняя надежда, и пришлось идти к нему на поклон.

Тимкин встретил ее торжествующим взглядом, смотрел из-под полузакрытых век долго и пристально, потом разжал маленький аккуратный рот, произнес многозначительно:

— Ну, ну, садись. С твоим делом я знаком. Во всех подробностях. Осталось только решить, когда поставить вопрос на обсуждение.

— На какое обсуждение? — удивилась Лена. — Что, собственно, обсуждать? Я пришла насчет общежития и работы.

— Вот-вот. С этого все и началось. Ушла от мужа. Самовольно бросила работу. Наконец, потеряла бдительность.

— Это что-то новое…

— Ей доверили печатать строго секретные документы, — пояснил Тимкин, — а она, видите ли, бросила их в корзину, то есть на всеобщее обозрение, можно сказать. И это называется комсомолка. Если все суммировать, потянет больше, чем на строгача.

— Знаете, что я вам скажу?

— Догадываюсь. Но — слушаю: обязан.

— Я сюда пришла не суммировать, не арифметикой заниматься, а с обыкновенной просьбой. Мне не нужно ничего особенного. Просто хочу вернуться к прежней работе и вообще, к прежнему положению. Вот и все.

— Просто! Очень жаль, что ты так просто смотришь на семью. И на трудовую дисциплину. И на комсомольскую. Разве после всего этого мы можем рекомендовать тебя на должность бригадира? Бригадир прежде всего — воспитатель. А разве кто-нибудь доверит тебе сейчас воспитание людей? Прежнее положение не так легко вернуть.

— Я и не прошусь в бригадиры.

— Это не имеет значения. Вопросы перевода на другую работу решаются организованно. Они обговариваются с непосредственным начальником. Затем подается заявление. И только после того, как оно подписано…