Иван Сотников - Свет всему свету

— По гранате на мины, по две — по насыпи, за мной! — и первым вымахнул на дамбу.

Сзади раздался взрыв, и рухнули сразу двое. У Максима больно защемило грудь. Вот цена его решимости. Но кто знает, какой бы страшной ценой заплатил он, не прояви этой решимости.

Противник бросил навстречу спешенную роту венгерских гусар в синих коротких куртках. Но подоспели тридцатьчетверки, и гусары рассеялись. Разведчики ворвались в венгерское село уже за насыпью. За крайними домиками в саду полно трупов. Синие куртки в крови, лица убитых перекошены и обезображены. Венгерских гусар за неудачу расстреляли немцы.

— Вот те и дружба! — сказал кто-то.

— Долго они вместе не навоюют, — добавил Якорев.

Лишь к полночи стихли немецкие контратаки. Дугообразная насыпь осталась за Жаровым. Однако Андрей тревожно прислушивался к шуму боя слева. Там полк Кострова отбивал ожесточенный натиск немцев, расходуя последние боеприпасы. У Жарова их тоже мало. Тем не менее, что мог, он послал туда. Переправа разбита. Комдив мобилизовал уцелевшие средства, чтоб помочь Кострову.

На дамбу примчался разгоряченный Моисеев. Он стал увереннее, и Жаров высоко ценил в нем талант организатора и руководителя полкового тыла, меньше нажимал на него, хотя Моисееву все еще нередко доставалось за промахи. Сейчас он привез три подводы с патронами и гранатами. Выдав свой обоз за подводы Кострова, начальник тыла пробился к переправе, проник на паром и ухарски подлетел к дамбе, зная, как дорог тут каждый патрон. Начальник штаба уже готов был распределить боеприпасы среди комбатов.

— По подводе? — обратился он к Жарову.

— Моисеев нарушил приказ комдива, — остановил тот начальника штаба, — и у нас один способ выполнить его — немедленно отправить подводы Кострову.

Начальник тыла смешался:

— Как отправить?..

— И немедленно! — повторил Жаров.

— У нас у самих ничего нет.

— Собьют Кострова — нам никакие боеприпасы не понадобятся.

Моисеев нехотя и с досадой взобрался на переднюю повозку. Никогда не знаешь, как поступит этот Жаров.

— Но, каурая!.. — хлестнул он нерасторопную лошадь. — Но-о!..

Когда стих бой, к Леону пришла Таня. Села рядом, молча прильнула к плечу, и у нее сразу потеплело на душе. Они столько выстрадали вчера и стольких похоронили сегодня! Сердце было полно жажды внимания, участия, заботы. Новые неудачи Леона растревожили Таню. Она всегда хотела, чтоб стал он энергичнее, упорнее и превзошел самого себя. Однако не безответная ли к ней любовь мешала ему быть таким? А вчера и сегодня в бою Леон был необычайно прост и человечен, он изумлял всех своим упорством, стойкостью, умением направить людей, и разве его вина, что противник подавлял силой.

— Я тебя очень люблю, — тихо сказала Таня.

Леон и обрадовался и насторожился. Что с нею? Сочувствие или жалость из-за его неудач? Только сомнения бессильны отравить ему радость. Его охватила необычайная нежность к ней, готовность ко всему, чего бы ни потребовала Таня. Он тихо обнял ее и осторожно поцеловал. А потом долго-долго сидел молча, пытаясь разобраться в ее чувствах. Вот и недавно вроде примирилась с ним, даже расцеловала, а сердечной близости все же не было. И какова она будет, их любовь, теперь?

Не зажигая света, он уложил Таню в землянке, заботливо укрыл своей шинелью и отправился в роту. А когда вернулся, Таня спала. Он присел у порога, глядя на звезды. Как смешно все-таки устроена жизнь, и как много искушений на пути человека. Как же преодолеть их и сделать самое главное, к чему ты призван в жизни? И как надо любить, чтобы любовь помогала жить? И судьба ли ему выжить, коль всюду столько страданий, крови, смертей? Он пристально глядел на Большую медведицу, словно искал у нее ответа, но она, опустив голову, все так же безмолвно глядела вниз.

Дня через три Самохина вывели в резерв и вызвали к командиру полка. «Не на проборку ли? — гадал он дорогой. — А за что? За дамбу? За потери? Или за все сразу? Ведь столько танков! Сначала семь. Затем двадцать. А под конец все тридцать. Чуть не по танку на бойца. Они по тебе из орудий, а ты из автоматов. Сдержи попробуй. Будь бы хоть гранат вволю. Правда, помогли бронебойщики. Но это же не артиллеристы. Ведь врукопашную приходилось. Так и скажу, врукопашную! Только где доказать!» — морщился Самохин.

Жаров встретил его как-то сдержанно и, как показалось Леону, хитро посматривал исподлобья. Поздоровался, а сесть не пригласил, что было недобрым предзнаменованием.

— Ну что, Самохин?

— Товарищ подполковник, невозможно было стоять.

— А стояли...

— Пятились, конечно, иначе отрезали б...

— А не поддались.

— К самому берегу прижали.

— А не сбросили.

Леон никак не мог понять, в чем тут ирония и чего в конце концов хочет от него Жаров?

— Поздравляю, — протянул Андрей руку, — от души поздравляю! На, сам читай, — подал ему радиограмму.

Леон удивленно взглянул на командира. Неужели орден? Вот чудо. А сам уже развернул загадочный листок. Что такое? Не может быть! Он метнул взгляд на Жарова, опять взглянул на листок. Неужели? Он даже протер глаза.

— Товарищ подполковник!

— От души поздравляю... — повторил тот, понимая состояние офицера, — с высоким званием Героя Советского Союза!

— Товарищ подполковник... служу Союзу... Советскому Союзу служу... — махнул он рукою, окончательно запутавшись.

— Все по заслугам! Геройски получилось. Смотри, сколько танков набили. Ведь врукопашную, можно сказать. Так и писал комдиву.

— Я просто оглушен, — улыбнулся наконец Самохин. — Думал, проборка, всю дорогу объяснения обдумывал. А тут...

— А теперь садись, сейчас придет Березин, будем завтракать.

В доме венгра-учителя звучный рояль, и Думбадзе всех заворожил своей игрой. Черезов утонул в кресле, положив подбородок на переплетенные пальцы рук. Откинувшись на спинку, молча сидел на диване Березин. Поодаль от него — дочь хозяина, красавица Илона, в простом элегантном платье. Нет-нет, она взглянет на Николу, и в глазах ее неподдельный интерес. Жаров, скрестив на груди руки, застыл у окна.

Знакомые мелодии Чайковского словно оживили родной и любимый мир, не сравнимый ни с чем на свете, и Андреем сразу овладело сладостное оцепенение. Задушевная музыка, убаюкивая и навевая сон, заставила его закрыть глаза.

Возник мир, полный солнечного блеска, зеленеющей травы, золотых и серебряных цветов. Где-то звонко журчит ручей и манит ключевой прохладой. Шумит белоствольная роща. Чувствуется свежесть ветра, навстречу которому так и хочется распахнуть грудь. Потом он усиливается, обещая грозу, и будто уже льет прохладный живительный дождь. Над рекой и лесом встает семицветная радуга, а с лодки, похожей на чайку, доносится песня, дивная и зовущая.