Николай Вагнер - Ночные смены

— Что ты скажешь о Борщове? — вновь спросил Владимир.

— Нет смысла. Врачи делают все возможное. Утром снова пойду в больницу; тогда решим.

— Ну, что ж… — Владимир вышел из-за стола. — Не думал я, что и тут бывают жертвы…

По пути на завод Алексей еще раз зашел в больницу. Все в том же мрачном приемном покое он и повстречался с Илларионом Дмитриевичем, отцом Насти. Они сразу узнали друг друга. Илларион Дмитриевич подошел к Алексею, обнял его за плечи и смахнул слезу.

— Вот как, Алеша, повернулось. Не ждали мы, не гадали с матерью. Она ведь единственная у нас — Настюшенька. Да такая умница и сердцем добрая. А сейчас и не узнал ее. Личико с кулачок, ни единой кровинки в нем. Даже не улыбнулась. Мучается, видно, и борется. Стойко борется. А вот о тебе и слушать не хочет. Почему бы это? Ведь не ссорились вы; писала, что все у вас ладом… Давай посидим маленько. Ночь не спал, да и ты, видать, тоже.

Илларион Дмитриевич устало опустился на скамью, подсел к нему и Алексей. Он не знал, о чем говорить. Все думалось о Насте, о том злополучном для нее дне. Сверкающий полировкой вращающийся шпиндель вертикального сверлильного станка казался ей безобидным. В него даже можно было посмотреться, как в зеркало, погладить рукой. Но нельзя прикоснуться я и единым волоском. Стремглав завьет он вокруг себя один, другой волосок, а затем все волосы — и рванет с чудовищной силой. Конечно же, и платок Настя не надевала, чтобы выглядеть красивей. Прав Соснин. И, возможно, ходила она с непокрытой головой, чтобы нравиться ему, Алексею. Скорее всего так это и было. И вот жестокая расплата! За что? За Настину любовь?..

— А у нас радость готовилась в Межгорье, — донесся тихий голос Иллариона Дмитриевича. — На днях новую домну сдавать будем. Сколько сил ушло на нее! Ты только представь: за семь месяцев такую махину соорудили. Невиданный рекорд во всем мире. Мощность завода увеличится больше чем в два раза. А металл, сам знаешь, что значит сейчас металл. И вот нате, вместо радости — горе… Вот что, Алексей, — выпрямившись, как-то сразу по-деловому заговорил Илларион Дмитриевич, — мне ведь сегодня обратно надо. Больше суток отсутствовать не могу. Ты уж наведывайся к Настюшеньке. И обязательно пиши. Хоть через день-два сообщай, что и как. А я сумею вырваться, еще заскочу. Может, и мать приедет, только навряд, сама совсем занемогла. Ты вот держи баульчик. Тут есть кое-что, будешь Настюшеньке передачи носить. — И он придвинул к Алексею черный баул.

Всю неделю Алексей приходил в больницу, передавал Насте оставленные Илларионом Дмитриевичем масло, консервы, печенье и прикладывал к ним свои кусочки хлеба. Каждый раз он посылал вместе с передачей записки, но ни на одну ответа не получил, словно Настя и не знала его никогда. В следующие два дня вырваться с завода не удалось, а когда Алексей пришел на третьи сутки, ему сообщили, что Настю из больницы выписали, и она вместе с родными уехала в Межгорье. Спустя полмесяца из Межгорья через Репнина донесся слух о том, что Насте стало хуже.

Оставаться в неведении Алексей больше не мог. В это утро по дороге на завод он твердо решил немедля ехать к Насте. До Межгорья было недалеко — полночи езды на поезде. Может быть, Круглов и Дробин все-таки отпустят его на сутки. Такая уверенность у Алексея была. Сложнее купить билет. Это не мирное время, когда можно подойти к кассе, взять билет и ехать в любом направлении. Билеты продавались только командированным или по справке, которая свидетельствовала о несчастье в семье. Но кто даст Алексею командировочное удостоверение, если нет у него никакой государственной надобности ехать именно в Межгорье? Поезда и без того переполнены, ходят они редко. Не до праздных пассажиров теперь — успеть бы перевезти военные и народнохозяйственные грузы, воинское пополнение фронту и раненых бойцов в тыл.

Выручил Соснин. Его жена работала на товарной станции. Она сумела купить билет на свое имя и передала его Алексею. Уладилось все и в цехе. Алексею разрешили выйти на следующий день в ночную смену, и, таким образом, закончив работу в восемь вечера, он мог рассчитывать на целые сутки.

Все, что Алексей хотел и мог взять с собой, вошло в старенькую сетку, в авоську, как называла ее мама. С этой авоськой она ходила на базар и в магазины еще до войны. Да и велика ли была поклажа: кулек с урюком, который Алексей купил на собранные ребятами деньги, и треть буханки хлеба. В последний момент Алексей сунул в сетку альбом своих этюдов, искусно переплетенный Владимиром. «Пусть будет подарком Насте», — решил Алексей. Дороже у него ничего нет.

Поезд стоял на горнозаводской линии в густом полумраке. У еле различимых вагонов толпились люди. Каждый старался быстрее забраться в вагон, чтобы захватить вторую или третью полку либо, на худой конец, устроиться у оконного столика.

Алексей к началу посадки явно опоздал и теперь не рассчитывал даже на минимальные удобства. «Попасть бы в тамбур!» — думал он, энергично работая локтями, как и все. «Лишь бы уехать! Лишь бы не остаться!..» Народ все напирал и, наконец, вдавил Алексея в темный и душный закуток коридора. И тут он почувствовал, как поезд тронулся. Тревоги отступили: он едет в Межгорье и увидит Настю не позже утра!

Стучат колеса, запах карболки, табачного дыма и пота наполняет вагон. В коридоре стало чуть посвободнее. Алексей прислонился к стене. Дремота заволакивает мозг, но мысли никак не могут окончательно успокоиться и не дают силы сну. Может быть, он напрасно едет в Межгорье? Настя отказалась от него. Он сделал все, чтобы увидеть ее, однако Настя этого не хочет. А Нина, возможно, еще ждет. Она могла бы все понять и простить…

Дремота отступает. Пробуждается главная мысль. Она ясна и непреклонна. «Нет! Если Нина простит, это будет уже не Нина. И если ты поступишь иначе, чем поступаешь сейчас, вы оба станете недостойными самих себя. Настя в опасности. Она дорогой для тебя человек, и этот человек может погибнуть. Ты должен спасти ее, сделать для этого все, что в твоих силах. Как же ты сможешь жить, если не будет ее?..»

Лишь бы Настя выдержала, лишь бы жила! Больше ничего не надо.

Алексей выпрямился, протиснулся ближе к тамбуру. Страшно хотелось курить. Но курить негде: в тамбур не пробиться.

Людей — битком. От полустанка к полустанку их становится все больше. Теперь, пожалуй, и не вылезти из тамбура, а ведь скоро межгорский разъезд. Не выйдешь на нем — придется еще целый час ехать до города, а затем возвращаться пешком к дому Насти. Если так случится, можно опоздать на работу, а с этим шутить нельзя — слишком строги законы военного времени. Алексей хочет пробиться ближе к двери, но у него не получается: плотно стоят люди, никто и не шелохнулся. Верзила в брезентовом плаще, который больше всех мешает Алексею, спрашивает недовольным басом: