Леэло Тунгал - Четыре дня Маарьи

- Паррест, — деловито представилась Аэт, и разговор перешел на ее отца.

- Стийна, мне пора домой! — шепнула я.

- Не уезжай! — попросила Стийна.

- Тебе не нравится Тарту? Простите, Маарья, я сразу на «ты», по студенческому обычаю, — сказал Мейер.

Какая честь!

- Крайне тронута!

Но у молодого писателя были добрые карие глаза — немножко похожие на глаза Мярта, — и мне расхотелось сердиться. Рассказала о нашем приключении на перроне, и все от души посмеялись. Я заметила, что у поджигателя елок зубы были мелкие, острые, как у пилы, а глаза пестрые и мохнатые, — такой человек смотрит на мир, как терьер, — сквозь лохмы. Таких длинных светлых ресниц я до сих пор ни у кого не видела.

- Маарья, а что ты пишешь? — спросил Рауль.

Как будто каждый человек должен сочинять!

Сначала я хотела ответить, что пишу заявления на тех, кто жжет лес, но заметила, как смутилась Стийна (видимо, она стеснялась того, что ее подруга ничего не пишет), и решила схитрить.

- Пишу лунные вещи, — протяжно, как Стийна, ответила я.

Все посмотрели на меня, как на золотое яичко. Особенно ошарашенными выглядели Аэт и Стийна. Мейер скрыл улыбку, и я не поняла: разгадал ли он мою игру или принял меня за эпигона Рауля.

- Значит, ты моя единомышленница! — серьезно объявил Рауль.

- Правда? Разве вас… разве на тебя тоже влияет лунный свет?

- Да.

Я даже не попыталась уклониться, когда попросили что-нибудь прочитать. Ну что ты скажешь! Вот бы какой-нибудь разумный человек — например, Мярт, или Тийт, или мой отец — посмотрел, как я заунывным голосом декламировала: "Полумесяц, твоя серебристая плесень…", а остальные слушали жутко серьезно. Рауль даже закрыл свои лохматые глаза! К счастью, никто не потребовал других «вещей» — так, с ходу, ничего «удивительного» не пришло бы мне в голову…

Рауль предложил, чтобы мы пошли к нему "в резиденцию", где будет удобнее говорить о поэзии.

До «резиденции» Рауля было ужасно далеко. По дороге я придумывала, изобретала рифмы, вроде: резиденция — до рези день сиял. Они могли еще понадобиться.

В комнате Рауля был невероятный беспорядок: старомодная мебель, театральные афиши, стопки книг и фотографии. Повсюду — на стенах и даже на потолке — были нарисованы большие миндалевидные глаза.

Честно говоря, я ждала, что все здесь будет выглядеть совсем иначе. Не было во дворе овчарки, сам «дворец» оказался обыкновенным деревянным домом с мансардой — только теплицы высились в саду, как стеклянные горы.

Рауль усадил нас, принес шесть чайных стаканов и кувшин с каким-то напитком.

- Это с има! — с гордостью сказал Рауль. — Старинный напиток, содержит в себе прозрачный сок северных берез и сладкий изюм юга.

Рауль задернул окна гардинами и зажег свечи. Сам он присел на корточки около одной из свечей и выглядел довольно сатанински.

- Не очень-то заводись, — призвал его к благоразумию Айн. — Послезавтра экзамен, помни.

- И есть же люди, которые не в состоянии выключаться из действительности! — Рауль вздохнул. — Ты, Айн, один из них.

- Ну да, стипухи тебе все равно не видать.

- Мы ведь не живем, чтобы учиться, а учимся, чтобы жить, — ответил Рауль.

…Да, Стийна была верной ученицей Рауля, и как только он попросил ее прочесть новые стихи, она послушно достала из сумки свою общую тетрадь в розовой обложке и принялась тихонько декламировать.

Рауль поставил перед нею на стол свечу в виде шишки, на полках позади Стийны он поместил две обычных хозяйственных свечки.

Когда Стийна кончила читать, Мейер спросил:

- Ты что-нибудь уже опубликовала?

Стийна не успела ответить, потому что Рауль сказал:

- Стийна пишет немного вроде Деб оры и немного вроде М инни. Конечно, в ней есть что-то и от В ийви, но в более зрелом, городском периоде.

Принялись обсуждать, на чьи стихи больше похожи «вещи» Стийны и кто на нее повлиял. Прошло довольно много времени, прежде чем я догадалась, что тут называют всех знаменитых поэтов и поэтесс по имени. Может быть, они действительно были их близкими знакомыми? Стийна сидела, опустив глаза в пол, и молчала.

Я подумала: как Стийна может слушать все это, не возражая? Если она считает, что ее стихи никогда не достигнут уровня стихов Рауля, как же она позволяет сравнивать себя с В ааранди, Н урме, Луйк и М ерилаас? Или это ей льстит? Но, может, над ней просто насмехаются?

И тут я неожиданно вспомнила, что, кажется, читала одну повесть П еэта Мейера. Спросила:

- Скажите, Пеэт, "Два барьера" — ваша книга?

- Моя, — Мейер улыбнулся. — Читала?

- Господи! Но ведь это же совершенно нормальная повесть!

Мейер посмотрел на меня, скрестив руки на груди, затем рассмеялся.

- Время Пеэта еще не пришло, — уверенно объявил Рауль, и мне жутко захотелось спросить: "А твое время уже пришло?" — Пеэт еще слишком мало страдал. Земные заботы поглощают его.

- Какие заботы?

- Жена и ребенок. Настоящий творец должен быть свободен от каких бы то ни было земных обуз.

Рауль умел говорить красиво — это так. И свои стихи он читал красиво, слова звучали напевно — слушаешь и не вникаешь в смысл.

Аэт восторженно вздохнула. Вот так, теперь и она заворожена "удивительными вещами". Я словно попала в замок Спящей красавицы — все спят, лишь я одна бодрствую. Или… Может, только я одна сплю? А может, просто я тупица, которая никогда не сможет понять стихи, удивительные стихи? И тут вдруг я вспомнила, что Рауль поджигал елки, и во мне воспрянула прежняя злость.

- По-моему, в них все же очень много от Эдуарда, — нарочно подделалась я под общий тон.

Никто ничего не сказал. Затем Аэт стыдливо спросила:

- Какого Эдуарда?

- Эдуарда? Ну Вильде [14] 14 — Эду а рд В и льде — классик эстонской литературы, прозаик и драматург. . Разве же вы еще не проходили "Крестный брат Иоханнес"?

Мейер прыснул.

- Между прочим, "Единоплеменник Иоханнес", если уж быть точным, — сказал он.

По лицам остальных было понятно, что мне удалось величайшее осквернение святыни. План моей операции был таков: как можно больше выставлять Рауля в дурацком свете, чтобы Стийна увидела наконец, кто он на самом деле. Теперь этот мой план полностью провалился. Рауль больше ни за что не поверит, что я действительно пишу лунные вещи… Но нашему диспуту был положен мгновенно неожиданный конец.

Выкрашенная черной краской дверь распахнулась и осталась настежь раскрытой. В комнату ворвалась крупная немолодая женщина, уперлась руками в бедра и спросила угрожающе: