Василий Шукшин - Киноповести

— Если по правде...— Фрол помолчал, подыскивая слова.

— По правде, Фрол, по правде. Говори, не бойся.

— Я не боюсь. Немыслимое затеваешь, Степан.

— Ну?

— Никто такое не учинял.

— Мы первые будем.

— Зачем тебе?

— Гадов вывести на Руси, все ихные гумани подрать, приказы погромить — люди отдохнут. От боярства поганого.

— А чего у тебя за всех душа болит?

Степан долго молчал. Хотел сказать что-то, но посмотрел на Фрола и не сказал.

Подьячий астраханской приказной палаты Алексей Алексеев громко, внятно вычитывает воеводам:

— «Стеньку Разина с товарищами в приказную избу, выговорить им вины их против великого государя и привести их к вере в церкви по чиновной книге, что вперед им не воровать, а потом раздать их всех по московским стрелецким приказам...»

— Ай да грамотка!— воскликнул Прозоровский.— Ты в Москву писал, отче?

Митрополит обиделся.

— Я про учуг доносил. Свою писанину я вам всю здесь вычел...

— Кто ж расписал? Не сорока ж им на хвосте принесла.

Все посмотрели на подьячего.

— Кто б ни писал, теперь знают,— сказал подьячий Алексеев.— Надо думать, какой ответ править. На меня не клепайте, я не лиходей себе.

— Теперь — думай-не думай — сокол на волюшке. А что мы поделать могли?

— Так и писать надо,— заговорил подьячий.— Полон тот без откупу и дары взять у казаков силою никак было не можно, не смели — боялись, чтоб казаки снова шатости к воровству не учинили и не пристали бы к их воровству иные многие люди, не учинилось бы кровопролитие.

— Ах ты, горе мое, горюшко!— застонал воевода.— Чуяло мое сердце: не уймется он, злодей, не уймется. Его, дьявола, по глазам видать было...

По известному казачьему обычаю Разин заложил на Дону, на острове, земляной городок — Кагальник. Островок тот был в три версты длиной.

И стало на Дону два атамана: в Черкасске сидел Корней Яковлев, в Кагальнике — Степан Тимофеевич, батюшка, заступник голытьбы, кормилец бедных и сирых.

Гудит разинский городок. Копают землянки (неглубокие, в три-четыре бревна под землей, с пологими скатами, обложенными пластами дерна, с трубами и отдушинами в верхнем ряду), рубятся засеки по краям острова (в край берега обиваются торчмя бревна вплотную друг к другу, с легким наклоном наружу, изнутри эта стена укрепляется еще одним рядом бревен, уложенных друг на друга и скрепленных с наружной стеной железными скобами, и изнутри же в рост человеческий насыпается земляной вал в сажень шириной), в стене вырубаются бойницы; саженях в двадцати-пятнадцати друг от друга вдоль засеки возводятся раскаты (возвышения), и на них укрепляются пушки.

Там и здесь по острову пылают горны походных кузниц: куются скобы, багры, остроги, копья. Мастеровые казаки правят на точилах сабли, ножи, копья, вырубают зубилами каменные ядра для пушек, шлифуют их крупно-сеянным песком.

У хозяина гости. У хозяина пир.

Степан сидит в красном углу. По бокам все те же — Стырь, дед Любим, Иван Черноярец, Федор Сукнин, Семка, сотники, поп Иван. Угощает всех Матрена Гово-руха, крестная мать Степана.

На столе дымятся жаркое мясо, горячие лепешки, печенные на угольях, солонина, рыба...

Хозяин и гости слегка уже хмельные. Гул стоит в землянке.

— Братва! Казаки!..— кричит Иван Черноярец.— Дай выпить за один самый желанный бой!

Поутихли малость.

— За самый любезный!..

— Какой же?— спросил Степан.

— За тот, какой мы без кровушки отыграли. В Астрахани. Как нас бог пронес — ума не приложу. Ни одного казака не потеряли...

— Был ба калган на плечах,— заметил Стырь.— Чего не пройтить?

— Батька, поклон тебе в ножки...

— За бой — так за бой. Не всегда будет так — без кровушки. Крестная, иди пригуби с нами!

— Я, Степушка, с круга свихнусь тада. Кто кормить-то будет? Вас вон сколько!..

— Наедимся, руки ишшо целые.

Матрена, сухая, подвижная старуха с умным лицом, вытерла о передник руки, протиснулась к Степану.

— Давай, крестничек!— приняла чарку.— С благополучным вас прибытием, казаки! Слава, господи! А кто не вернулся — царство небесное душеньке, земля пухом — лежать. Дай бог, чтоб всегда так было,— с добром да с удачей.

Выпили.

— Как там, в Черкасском, Матрена Ивановна?— поинтересовался Федор Сукнин.— Ждут нас аль нет? Чего Корней, кум твой, подумывает?

— Корней, он чего?.. Он притих. Его вить не враз поймешь — чего у его на уме: посапливает да на ус мотает.

— Хитришь и ты, Ивановна. Он, знамо, хитер, да не на тебя. Ты-то все знаешь. Али нас таисся?

— Не таюсь, чего таиться. Корней вам теперь не друг и не товарищ: вы царя нагневили, а он с им ругаться не будет. Он ждет, чего вам выйдет.

Степан слушал умную старуху.

— Ну а как нам хуже будет, неуж на нас попрет?— пытал Федор.

— Попрет.

— Попрет,— согласились казаки.

— А старшина чего!

— И старшина ждет. Ждут, какой конец будет.

— Конца не будет, крестная,— сказал Степан.

— А вы меньше про это,— посоветовала старуха.— Нет и нет, а говорить не надо.

— Шила в мешке не утаишь, старая,— сказал Стырь.

— Тебе-то не токмо шила не утаить... Сиди уж.

— Старуха моя живая? Ни с кем там не снюхалась без меня?

— Живая, ждет не дождется. Степан...— Матрена строго глянула на крестника.— Это какая же такая там девка-то у тебя была?

Степан нахмурился.

— Какая девка?

— Шахова девка, чего глаза-то прячешь? Ну, придет Алена... Послал за ей?

— Послал. Ваньку Волдыря. Ты... про девку-то — не надо.

— А то не скажут ей!

— Ну, скажут — скажут! Как они там?

— Бог милует. Фролка с сотней к калмыкам бегали, скотины пригнали. Афонька большенький становится... Спрашивает все: «Скоро тятька приедет?»

— Глянь-ка!.. Неродной, а душонкой Прильнул,— подивился Федор.

— Какой он там был-то!.. Когда мы, Тимофеич, на татар-то бегали, Алену-то отбили?..

— Год Афоньке было,— неохотно ответил Степан.

Алену, красавицу казачку, он отбил у татар Малого Нагая с дитем. Но вспоминал об этом редко. Афоньку, пасынка, очень любил.

— Ах, славно мы тада сбегали!..— пустился в воспоминания подпивший дед Любим.— Мы, помню, забылись маленько, распалились — полосуем их. А их за речкой, в леске,— видимо-невидимо. А эти нас туды заманывают. Половина наших перемахнули речку — она мелкая, половина ишшо здесь. И тут Иван Тимофеич, покойничек, царство небесное, как рявкнет: «Назад!» Опомнились... А из лесочка их цельная туча сыпанула. Я смотрю — Степки-то нету со мной. Все рядом был — мне Иван велел доглядывать за тобой, Тимофеич, бешеный ты маленько был,— все видел тебя, а тут как скрозь землю провалился. Ну, думаю, будет мне от Ивана. «Иван!— кричу.—Где Степка-то?!» Глядим, наш Степка летит во весь мах: в одной руке — баба, в другой — дите. А за им — не дай соврать, Тимофеич,— без малого сотня скачет.