Гурам Панджикидзе - Седьмое небо

Появился Леван, достал из холодильника фрукты, коньяк и шоколад. Наполнил маленькие рюмки, придвинул стул и сел напротив Важи.

— Поехали! — сказал он и, не дожидаясь приятеля, глотнул коньяку.

Важа взял рюмку, нехотя выпил и отломил кусочек шоколада. Леван снял рубашку и бросил на диван.

— Если тебе жарко, можешь тоже раздеться.

— Ничего…

— Выпьем! — Леван опять налил и выпил залпом.

Он только подумал, что сегодня его не берут ни вино, ни коньяк, как вдруг очутился в тумане и нервно заговорил:

— Может быть, ты тоже согласен с Резо? Не скрывай, скажи все, что думаешь обо мне, как это сделал мой друг.

— Успокойся, Леван!

— «Успокойся»! Легко сказать — успокойся! Легко вмешиваться в чужие дела! Он еще пожалеет о своих словах… Пей!

— Довольно. Больше не могу.

— Пей!

Важа выпил. Леван снова налил. Взял рюмку. Потом передумал, подошел к письменному столу, схватил какой-то журнал и толстую папку.

— А ты знаешь, что это такое? — он протянул Важе журнал «Металлург».

— Знаю. Читал. Твоя статья.

— Понравилась?

— Очень.

— Хорошо. А ты знаешь, что такие исследования — отличный материал для докторской?

Важа кивнул.

— А ты знаешь, что это такое? — Леван показал Важе толстую папку с рукописью,

— Откуда мне знать?

— Посмотри.

Важа открыл папку и полистал рукопись. Название было то же, что и у статьи, опубликованной в «Металлурге», — «Некоторые вопросы высокофосфорического сталеварения».

— Та же статья?

— Да, в основном та же, только написана иначе. Это моя кандидатская диссертация.

Важа от удивления широко раскрыл глаза.

— Как, ты собираешься защищать диссертацию?

— Да, собираюсь! Почему ты удивляешься? Жизнь полна неожиданностей, не так ли?

— Но если ты хотел защитить диссертацию, то надо было поступить в аспирантуру. Теперь ты имел бы уже и степень, а то и заведовал бы отделом в институте металлургии.

— Согласен, можно было и так.

— Зачем же ты весь этот огород городил?

Леван усмехнулся:

— Это немного посложней огорода, но ты не Резо Кавтарадзе и, может быть, поймешь. Только хорошенько слушай, не прерывай меня, а то я могу и передумать. Мне пришла охота поговорить с тобой по душам, понимаешь?

Важа кивнул.

— Я легко мог поступить в аспирантуру, ты хорошо это помнишь. Но я не захотел. Тогда я должен был сделаться рабом профессора Горделадзе, плясать под его дудку. Да, да, почему ты удивился, дорогой, существуют и белые рабы на этом свете. Возьми кафедру профессора Горделадзе. Господин профессор ставит проблемы. Его аспиранты и научные сотрудники вкалывают, как ослы. Их фамилии Горделадзе, может быть, упомянет лишь в предисловии в знак благодарности. Так проходили бы мои годы. Может быть, даже десятки лет. А я еще студентом чувствовал, что стою выше Горделадзе. Может быть, он тогда был большим специалистом, согласен. Для того чтобы приобрести такой опыт, как у него, мне нужны были годы. Зато у меня были способности, талант, умение, общее образование, интеллект. Я был сильнее профессора Горделадзе такими качествами, каких он никогда не приобретет. Помнишь, однажды уважаемый профессор написал на доске классическую формулу Эйлера из теоретической механики. Написал и вдруг заплакал. Помнишь, или тебя не было на той лекции?

— Помню! — сдавленным голосом произнес Важа.

— Очень хорошо, если помнишь, — продолжал Леван. — Тогда я растерялся, до меня не сразу дошло, что он морочит нам головы.

Ровно через две недели во время распределения квартир в институте он сказал таким же прочувствованным тоном: «Друзья, сдаю вам трехкомнатную квартиру и прошу взамен те же три комнаты. Разница только в том. что в моей квартире совмещенный санузел, а в новой квартире — раздельный. Двадцать лет я работаю в этом институте, неужели я не заработал отдельный туалет?» Помнишь?

Важа опять кивнул.

— Если помнишь, скажи громко, ты что, проглотил язык? — Леван бросил окурок в пепельницу. — Так вот, я спрашиваю: человек, который сказал эти слова, мог ли действительно заплакать на могиле Эйлера?

И он должен был стать моим руководителем…

Я предпочел пойти на завод. Потом вернулся в Рустави. Тут, и это вы тоже хорошо знаете, работаю на износ. Прихожу на два часа раньше и ухожу на два часа позже всех. Я многое потерял за эти годы: не читал прекрасных книг, не слушал музыки. Даже в кино ходил редко. Для меня не существовало концертов и вечеров поэзии. Я забросил рояль! А ведь музыка для меня была высшим наслаждением… У меня была цель. Я ночами не спал. Только человек с моим здоровьем мог выдержать такое.

Однажды после его гениального изобретения Эдисону сказали: судьба, мол, улыбнулась тебе. А он горько ответил: «Она улыбнулась мне только после того, как я провел тридцать тысяч опытов». Некоторые думают, что и мне судьба улыбнулась — выдвинули на Героя. А я днем и ночью сидел в цехе, нянчился с рабочими, бегал за врачами для их больных жен и детей. Может быть, ты думаешь, что все это мне доставляло удовольствие?!

И вот скоро я представлю диссертацию. Надеюсь, ты согласишься, что научное исследование расценивается несколько по-другому, когда твои большие практические знания и опыт отмечены Золотой Звездой?

На моей диссертации будут присутствовать такие, с позволения сказать, металлурги, как Бидзина Артмеладзе. Они ни разу не плавили металла, ни разу не стояли у печи. Зато в кармане у них непременно лежит календарь, где отмечены дни рождения их тбилисских девиц, а на работе половину своего времени они проводят в дурацких спорах, кто лучше: Месхи или Метревели? Я защищу диссертацию. Но с завода все-таки не уйду. Поработаю еще три-четыре годика. Точнее, останусь до тех пор, пока не приготовлю докторскую. Сейчас я сплю по шесть часов. Буду спать по четыре. Но своего все равно добьюсь. Я знаю, что один сегодняшний мой день равняется десяти дням в старости. Ты знаешь, что я разработал и решил по-новому метод непрерывной разливки стали? Как только защищу диссертацию, представлю свой план главному инженеру. Потом к Звезде Героя, может быть, добавлю и медаль лауреата. И вот тогда я вернусь в институт. Пусть поговорят со мной те ученые, которые не нюхали заводской пыли, не знают, что такое бессонные ночи и адский труд…

И вот теперь, когда я почти достиг всего, какой-то пьяница и дурак чуть было не опрокинул мои планы!

Леван умолк, глаза его горели, а губы были сжаты до синевы.

Важа не мог смотреть на друга, он опустил голову. Его поразило, ошеломило все услышанное. Он не мог разобраться: ненавидел он Левана или жалел? Боялся или презирал? Леван Хидашели в мгновение ока стал маленьким, жалким существом. Сейчас Важа удивлялся, каким образом этот человек столько лет был его другом…