Федор Панфёров - Бруски. Книга IV

— Бог? — засмеялась Аннушка. — Боженька? Бабушка вон все про бога.

— Хуже, — сказал Кирилл.

— А я вот когда женюсь… — Аннушка покраснела, — я договор напишу: не обижать, а обидел — катись колбасой.

— Легко и просто. — И, видя, как Аннушка обиженно моргнула, Кирилл поправился: — Нет, нет. Конечно, верно. Конечно, так надо, — и вышел из комнаты, чувствуя в себе полную опустошенность.

Он надел белый костюм, купленный еще в Риме, белые туфли, посмотрел на себя в зеркало и криво улыбнулся.

«Все это маска, — думал он. — Но маска нужна, ибо сегодня у меня собираются дворники».

Кирилл недавно принялся за благоустройство города. Инженеры, заведующий коммунальным хозяйством разработали план, смету, потребовали огромную сумму денег на зеленые насаждения, на расчистку дорожек в парке, на уборку мусора. Кирилл посмотрел планы, сметы, затем резким движением руки, подражая Сивашеву, отодвинул все от себя, сказал:

— Блуд какой-то, а не план. Денег требуете? А где у вас народ? Что ж вы думаете, народ не хочет красиво жить? Перепишите всех дворников и, как только я вернусь с сессии, соберите их у меня.

И вот сегодня должны собраться дворники.

Они уже все сидели в обширном зале горкома партии — нечесаные, лохматые, небритые, чумазые. И когда Кирилл вошел к ним в белом костюме, кое-кто из них хихикнул.

— Здравствуйте, товарищи, — сказал Кирилл. — Вот вы, дворники, стало быть, вроде санитары, а сами на что похожи? Сколько раз в неделю бреетесь?

— Как придется, — ответил кто-то.

— Так вот. Мы вам выдадим чековые книжечки, и через день каждый из вас должен бриться в нашей парикмахерской. И еще — мыться в бане. И еще — сапоги вам надо. Фартуки. И бляхи. Обязательно бляхи! Какой же ты есть дворник, начальник, а без бляхи. Но за это…

Дальше Кириллу не надо было говорить.

Дворники мобилизовали женщин-домохозяек, и вскоре город принял другой вид: под окнами домов зазеленели деревца, улицы расчищены, канавы срыты.

— Вот как, — смеялся Кирилл над инженерами. — Силу народа надо всколыхнуть — и красиво жить будем.

В работе Кирилл забывался: он дни и ночи проводил в горкоме партии или на заводе, забирался в горы — к земляным жителям, объезжал торфяные участки, лазил на домны, посещал квартиры рабочих, спускался в разведочные шахты. Он в работе как бы намеренно изнурял себя.

С Богдановым в эти дни творилось тоже что-то неладное. Лицо у него опухло, сам он как-то весь отяжелел. Он почти не выходил из своего кабинета, работал, торопился, словно предчувствовал конец. И однажды, придя к Кириллу, сказал:

— Не сплю. Вовсе…

— Да ну-у? — Кирилл хотел было перевести все на шутку, но, увидев измученное, опухшее лицо Богданова, серьезно спросил: — Это как же? Так вот, лежишь, а глаза открытые?

— Лежу, а глаза открытые.

— И не спишь?

— И не сплю.

— Не понимаю. А я как только голову на подушку — так сплю как камень.

— Ты другое. Порода другая. Так вот, я хочу в отпуск. К черту на рога хоть, что ль, поехать. С центром я все согласовал. Ты оставайся вместо меня. Веди дело… а я поеду куда глаза глядят.

— То сшибло тебя? То?

— А-а-а? Нет. То не сшибло бы, если бы был помоложе. Нет. Устал.

И Богданов отправился «куда глаза глядят», а Кирилл еще больше закружился в работе. Утвердив предварительный план нового вагоностроительного завода, постройку которого решил начать с осени, он отправился в горы. Отправился один, без Фени. С ней он тоже стал сух, да и она как-то сторонилась его. Очевидно, и на нее отъезд Стеши подействовал удручающе. Лишь однажды, протягивая ему папку с бумагами, она спросила:

— Зачем уехала?

Кирилл понял, о ком она спрашивает, и посмотрел ей в глаза. Они были все такие же зовущие, требовательные, но в них дрожал испуг.

— Уехала. Что будешь делать?

— Не подходява? — пошутила Феня и зло добавила: — Но ведь я с тобой. Разве тебе этого мало?

Кирилл посмотрел на нее. Да, она красива, особенно красива сегодня в своем полумужского покроя костюме, остриженная под мальчика.

— У меня в душе пустота, Феня. Все будто вымолочено, осталась труха и мякина, — глухо произнес он.

— А заводы?

— Что заводы? Заводы само собой.

— Э-э-э, рюха-а! — И Феня отвернулась, скрывая от него свою боль. — Я бы на твоем месте взяла бы отпуск и уехала бы куда-нибудь..

— А разве ты не на моем месте? Брось, Феня, я же все вижу. Ты только… как бы тебе сказать… пусть не будет у тебя ненависти ко мне.

— Я думала, ты другой, а ты только о себе. Ну, хорошо. Вот тут бумаги. Посмотри их… и, если я нужна буду, — позови. Позови меня… я приду, Кирилл. Приду, — подчеркнула она и вышла.

Кириллу было ее жаль, но он все-таки не позвонил, не позвал ее: он чувствовал только одно — свою вину перед ней, но и это чувство было холодно.

Арнольдов приехал на завод в те дни, когда Кирилл не находил себе места. Он был очень рад приезду Арнольдова и уговорил его переправиться из гостиницы к нему на квартиру, предполагая, что тогда сам передохнет, не будет так упорно метаться по заводам, тем более что ему было о чем поговорить с Арнольдовым.

— Мы ведь с тобой полсвета проехали, — говорил он, помогая расставлять на обширной и светлой террасе все «причиндалы» арнольдовской мастерской.

Но такой расторопности и такого оживления у Кирилла хватило на три-четыре дня, а потом он опять захмурел и перестал являться домой.

Арнольдов не знал о его семейных делах и однажды спросил:

— Что с тобой? Ты всегда хмур, зол… точно тебя собираются вешать.

— Хуже. Но об этом потом. А теперь покажи-ка мне, что ты рисуешь. Печать все еще продолжает расхваливать твою картину «Перекоп». Видно, хороша, если не перестают трубить.

— Тебе можно. Смотри, будь строг, как друг. — И Арнольдов снял простыню с полотна.

Кирилл увидел перед собой незаконченную картину. На большой поляне лежит группа нагих женщин. Они лежат в разнообразных позах и, видимо, о чем-то спорят — бурно и страстно. Поодаль от них стоит кресло, и в кресле — что-то такое, начерченное мелком. Кириллу бросилась в глаза одна очень знакомая фигура, и он отступил от полотна.

— О-о-о! — воскликнул он чуть погодя. — Это здорово. Вот такая она и есть. Это же Феня… Панова.

Феня лежала, перегнув спину, и вполуоборот смотрела на Кирилла чуть раскосыми глазами. Она смотрела страстно, зовуще, теми самыми глазами, какие он видел у нее, когда она прикуривала от его папиросы там — в горах, в пещере.

— Здорово! — сказал он. — Где ты ее такой подцепил?

— Я видел ее на плесе. Случайно. Она, очевидно, после купания лежала на песке. Я долго наблюдал за ней. Ничего. Нам разрешено такое дело, потому что мы не подглядываем, а наблюдаем. Жизнь, брат, дает нам соки. Потом я пошел на нее, думая, что она устыдится меня, вскочит и накинет на себя белье. А она просто, так вот, как тут на картине, повернулась ко мне лицом, и глаза у нее были вот такие же, как тут — зовущие. Взгляд, очевидно, был предназначен не мне, а кому-то другому, о ком она мечтала в это время. Но она еще не успела скрыть этого взгляда, и я поймал его. Я ей поклонился. Смешно. Она нагая лежит на песке, а я перед ней снимаю кепи. И мы разговорились. Она красивая, но холодная. Она еще не разбужена тем, кто ее должен разбудить.