Ахмедхан Абу-Бакар - В ту ночь, готовясь умирать...

— Ну что ж, брат, веди жениха. — И, улыбаясь, прибавила привычную поговорку их прадеда Муслима: — Кто его знает, может быть, это к лучшему?

Муслим всю жизнь, что бы с ним ни случалось, хорошее или дурное, всегда невозмутимо изрекал: «А кто его знает, может быть, это к лучшему!..» И вот, говорят, однажды приятели Муслима решили его проучить. Они возвращались в горы из Таркама, куда ездили покупать зерно. Под вечер оказались в Большом ореховом лесу и решили сделать привал, хотя место было небезопасное — в этом лесу всегда водились разбойники.

У каждого из приятелей было по две лошади: одна — вьючная, другая — верховая. Расседлали они лошадей, сняли мешки с зерном и разожгли костер. Подложив под голову седло, завернувшись в бурку, лег отдыхать Муслим. А приятели отвели его лошадей в глубь леса и, привязав там, подняли шум: мол, не хватает двух лошадей! Растормошили Муслима, говорят:

— Нет твоих лошадей.

Тот, зевая безмятежно, перевернулся на другой бок я сказал:

— А кто его знает, может быть, это к лучшему?..

И тут с гиком и криком налетели разбойники. Отняли всех лошадей и увели. Остались только лошади Муслима, припрятанные в чаще…

На другой день явился брат с огромным человеком, который боком, нагнув голову, протиснулся в дверь. Это был Осман, могучий, но немногословный, даже застенчивый горец. И первое, что он сказал, улыбаясь:

— Сибхат, я уже нашел для нас хорошую комнату!..

Они перебрались на новую квартиру. Сибхат приготовила первый ужин. Пригласила своих голосистых подруг из училища, которым по душе пришелся Осман, молчаливый и улыбающийся.

Гости рано разошлись, и Сибхат постелила постель,

— Ты хотел, чтобы я стала твоей женой?

— Да, — загорелись беспокойством глаза Османа.

— Откуда ты меня знаешь?

— На собрании ты выступала у нас однажды. Да и отцу моему ты понравилась, он сказал: «Вот в ней — будущее…»

— Так и сказал?.. Ну, может, будущее у меня есть, а вот прошлое… Разве забыл твой отец тот случай у мельницы, когда эти бандиты хотели взять меня силой?

— Тот случай мы оба хорошо помним. Но тогда ты не назвала имен этих мерзавцев.

— Навруз, сын Абдулатипа, и Сапар, сын Хамзата… Ты знаешь их?

— Да.

— Это они своими грязными руками коснулись моего тела, разорвали платье… Это они опозорили меня. И если это станет кому-нибудь известно, особенно моим родным…

— Не станет, — грозно прервал ее Осман. Он прошелся взад и вперед по комнате, потом повернул к двери. На пороге обронил: — Через три дня я буду здесь. — И ушел.

…Через три дня, ночью раздался стук в дверь.

— Можно к тебе, жена? — Это был Осман.

— Входи, — откликнулась Сибхат, торопливо одеваясь.

— Я не один, — предупредил Осман. — Я с гостями.

— Ну что же, входи с гостями… — Сердце у нее заколотилось от догадки: неужели это брат и отец?

— Я их сейчас принесу, — сказал Осман.

— Кого? Гостей?!

Сибхат, ничего не понимая, прибрала постель, разожгла огонь в очаге. И тут, открыв ногой двери, Осман итолкнул в комнату человека, затем второго…

Перед Сибхат стояли связанные одним арканом, в разорванной одежде Навруз и Сапар. Она отпрянула.

— Для объяснений, — сказал, отдуваясь, Осман. — Чтобы не было потом недоговорок. И чтоб не болтали всякие глупости. — Он выпил воды из деревянной черпалки. — Знаешь, жена моя, они говорят, что не подходили к тебе ближе, чем на три шага…

— Развяжи их.

Осман рванул аркан. Сперва один, потом другой, завертевшись на месте, они свалились на пол, отползли и сели, прижавшись спинами к стене, испуганно глядя на женщину у очага. Сибхат поправила огонь в очаге, а щипцы оставила на горящих угольях.

— Ну что ж, пусть встанут.

— Сейчас, жена. — Осман за шиворот поднял гостей». — Вы знаете, кто это? Что же вы молчите, мужчины-храбрецы?

— Это он, это Навруз подговорил меня. Я не хотел, я… — завизжал Сапар.

— Да, да, это мы ее подкараулили… — Навруз решил, что признание умилостивит разгневанного хозяина. — Да, да, это мы… у мельницы… Мы хотели попугать ее немного…

— А кто на груди моей разорвал платье? Разве не ты, Навруз? А Сапар держал меня за руки… — Едва сдерживая гнев, Сибхат машинально выхватила из очага щипцы.

Страх исказил лица «гостей». Их затравленные взгляды были прикованы к раскаленным концам длинных щипцов… Неужели эта женщина задумала их ослепить?

— Нет, лучше убейте! — прохрипел Навруз.

Сибхат невольно рассмеялась:

— Так вы решили, что я собираюсь расправиться с вами с помощью этих щипцов? Вот уж правда: каждый судит по себе. Что ж, было бы неплохо поставить на вас клеймо, как на скотине. Но это в другой раз, если станете распускать свои языки… А сейчас убирайтесь вон.

Долго потом смеялись Осман и Сибхат, вспоминая перепуганные лица Навруза и Сапара. Вот уж «герои»-мужчины…

Прошло полтора года — в заботах, в домашних хлопотах. Учеба нелегко давалась Сибхат Карчиге, в особенности теперь. Она родила близнецов, и по обычаю их назвали Гасаном и Гусейном. Пока училась жена, Осман работал грузчиком на железной дороге.

Сибхат закончила училище, и они вернулись в аул. Здесь давно уже не было ни Навруза, ни Сапара; говорили, что они перебрались на какой-то далекий хутор.

Сибхат работала в школе взрослых — ликбезе, а Османа взяли на работу в сельсовет — глашатаем. Теперь он не был застенчивым, наоборот — стал речистым и находчивым. Два раза в день он, сложив рупором руки, сообщал людям новости с высокого минарета, и за это его прозвали советским муэдзином. В десять часов утра и в шесть вечера, преодолев сто семнадцать ступенек минарета, он оповещал сельчан о предстоящих работах, о решениях сельсовета и райсовета. А иногда он включал в эти известия и разные случаи из жизни аула — и смешные, и горькие: у такого-то вчера волк зарезал любимого ишака, в честь чего хозяин сочинил горькую песню-плач; в такой-то семье, вопреки ожиданию мужа, родилась дочь и назвали ее Кис-Таман, что значит «хватит девушек»; вчера в аул прибыл бравый лудильщик и остановился у своего кунака, что живет неподалеку от крепостной башни; в сельский магазин привезли конфеты в бумажной обертке и первую даргинскую книгу стихов. Новостей бывало много, самых разных, люди привыкли к голосу Османа и в те дни, когда он не ораторствовал с минарета, шли к его сакле.

В общем, все было хорошо под небом сирагинским. Росли дети, набирались знаний в школе, даже мулла послал свою дочь учиться, о чем и возвестил глашатай Ооман. Менялась вокруг жизнь, менялись люди, перестраивались аулы, расширялись дороги, и по ним проехали первые машины. Появились первое кино, первый детектор с наушниками, первое радио — «говорящая тарелка», союз безбожников, МОПР, «ворошиловский стрелок», трудодни. Заработал — получай, не заработал — нечего руку протягивать.