Ахмедхан Абу-Бакар - В ту ночь, готовясь умирать...

— У меня? — адвокат заалел от края папахи до воротничка несвежей рубахи. — Ну конечно же, есть и у меня хобби! Вы даже не представляете, какую богатейшую коллекцию камней, да, да, камешков с пляжей Черного моря привез я из отпуска! Камень-лапоть и камень-телевизор; лицо врубелевского Демона и профиль неутешной вдовы Грибоедова; камень с изображением якутской юрты и Саянских гор. Но совершенно уникальный экземпляр — это изображение планеты Марс со спутниками: Фобос и Деймос…

Когда Кичи-Калайчи уже совсем было уверился, что угроза контратаки миновала, Дибир резко сменил тему разговора:

— Говорят, что все садовники — большие шутники. Возможно, возможно… Но послушайте, что придумал шофер Джамал! Явился на поле, где женщины убирали кукурузу, и не с утра, как обещал, а чуть ли не после обеда! Вы наших горянок знаете: как начнут стричь-брить язычком — живого места не оставят. Бобылка Айшат вообще после случая с дымоходом давно зуб точила на Джамала. А тот не растерялся и объявил: «Заткните свой фонтан красноречия! Я, может, вообще последний день за баранкой сижу». — «Что, наследство получил?» — подкусила Айшат. «Пхэ! Трудовые скопил! Не верите? Смотрите!» И выдернул из-под подкладки папахи затрепанную сберкнижку, где черным по белому, почерком Бусрав-Саида, записана сумма вклада: пятнадцать тысяч! У Айшат даже шаль с головы скатилась. А вечером в каждом доме начался скандал: жены стали мужей пилить и строгать: вот, мол, не зря родные отговаривали выходить за нищего! Кое-кто до боя посуды дошел. Участковый заинтересовался вкладом Джамала — тот наотрез отказался указать источник накоплений. Пригласили шофера в прокуратуру — не идет! Пришлось мне выехать на место. И только тогда Джамал и признался: один знакомый гравер приписал ему к пятнадцати рублям еще три ноля. И подписался за Бусрав-Саида, да так умело, что даже специ-графологи не могут отличить правду от подлога!

— Шутник-художник! — усмехнулся Кичи-Калайчи. — Из кубачинцев?

— Говорят, приезжий. Часто бывает на нашем рынке, за три рубля гравирует портсигары и подстаканники. Жаль человека! С таким редким талантом — ему в музее реставратором работать, а не подводить себя и людей под статью пятьдесят восемь, восемь! Ищу его, чтоб спасти.

— Желаю успеха, Дибир Махмудович.

И они расстались.

Разглядывая дверь с надписью «ДИРЕКТОР», старик тряхнул сеткой-авоськой, в которой лежали завернутые в бумагу куропатки, и решительно перешагнул через порог.

— Я же вам сказал: принять товар не могу. Холодильники заполнены до понедельника! — сказал человек из-за массивного стола и нехотя поднял лицо. Огромное — про такое говорят: поднос, а не лицо! Глаза на таком подносе никогда не будут выглядеть большими. Пока человек за столом разглядывал свои руки с толстыми пальцами, ловко отбрасывающими костяшки стареньких счет, Кичи-Калайчи внимательно осмотрел темные, пахнущие сыростью стены, плакат — рисунок разделки бараньей туши, старинную медную чернильницу, крышка которой была в виде головы лошади, и только после осмотра отозвался:

— Мне не нужны холодильники. Здравствуйте!

— Ассалам алейкум! Вы насчет красной рыбы? Ничего не выйдет. Зачем иметь неприятности? Будьте здоровы!

— Я еще ничего не сказал, а вы сразу прощаетесь! Пришел повидаться, а вы…

Человек за столом протер лицо-поднос огромным платком, кивнул головой и сказал:

— Очень приятно. Повидались, поздоровались, а теперь пора делом заняться. — Он решительно придвинул к себе папку с бумагами. — Думаешь, я не узнал того, с кем ты только что беседовал… И чего караулит?

— Кто?

— Твой Дибир Махмудович.

— Ха-ха-ха… — смеется Кичи-Калайчи.

— Это смех плохой, — хмурится директор.

— Поскольку есть разговор к вам, разрешите сесть?

Человек за столом поднялся:

— Жизнь учит, уважаемый: говорить лучше стоя, а еще лучше — стоя на одной ноге — тогда и разговор будет короче. Не обижайтесь, присядьте, а я постою. Я человек прямой и не могу тратить время попусту. Итак, какое дело?

— Речь пойдет о любви…

— Что? — глаза у стоявшего за столом не становятся больше, а как-то разбегаются по широкому подносу. ― Но, дорогой, разве здесь Дворец бракосочетания? Вы не туда попали.

— Именно куда шел, туда и попал. Вы — директор?

— Вот это верно.

— Ваше имя Таймаз?

— И это правильно.

— У вас есть дочь?

Глаза на подносе загорелись огоньками любопытства.

— Ее зовут Серминаз, не так ли?

— Пока все правильно, как в анкете. — Удивленный директор опускается на стул и начинает крутить карандаши, торчащие в нагрудном кармане.

Кичи-Калайчи поплотнее усаживается в кресле.

— Я — дядя Хайдарбека. Это имя говорит вам что-нибудь?

— Но, уважаемый, как вас…

— Меня зовут Кичи-Калайчи.

― Но я уже сказал свое слово, Кичи-Калайчи. А мое слово твердо. Серминаз недостойна такого прекрасного бессребреника! Пусть ваш Хайдарбек поищет себе другую невесту. Тем более что моя Серминаз уже засватана за другого! И разве я похож на тех, кто дважды вынимает кинжал из ножен?

— Ай, Таймаз, Таймаз! Надо щадить свои седины! Зачем придумывать всякие отговорки? Сам знаешь: твоя дочь любит только Хайдарбека…

— Ха! Любит! А кто ей разрешил любить? Да я и спрашивать не стану — не для того дочь растил, чтоб выходила за голодранца, жила без пола и потолка!

— Для выгоды только поросят растят, да и тех не все едят! — обозлился Кичи-Калайчи. И Таймаз зашевелил густыми, как усы, бровями:

— Вы что, явились меня учить?

— Что вы, Таймаз, какой из меня учитель? Не будем ссориться; лучше миром все уладить.

— Мои условия знаете? Я не собираюсь уступать!

— Да, я тоже слышал: все в мире жаждет перемен, а уважает — постоянство. Давайте порадуемся счастью детей.

— Как это понимать?

— Я и мой племянник согласны на ваши условия, Только просим: половину — до свадьбы, а половину — после.

— Согласен! Большую половину — до свадьбы, а меньшую…

— Хорошо! Твою руку, Таймаз! — поднимается Кичи-Калайчи. — На следующей неделе ударим в барабаны.

— А как же быть с тем, другим? Я же договорился…

— Ты же умный человек, Таймаз! Как меня сначала встретил словами о красной рыбе? Так теперь им скажи: не хочу, мол, иметь неприятности и судимость за калым, выдаю, мол, дочь, так, по любви…

— Не каркай! Не каркай! И как это так «по любви», — директор замахал руками, словно в кабинет влетел рой пчел. — Это же позор! Соседи будут издеваться. И дочери покоя не дадут! Скажут, не без причины в наше время такую дочь сбыл без калыма! Да в таком переполохе и собака напялит папаху!

— Ну, если суда не боишься, намекай на сумму втрое больше. Прямо не говори, а так, уклончиво.