Вилис Лацис - К новому берегу

Хозяйка сняла с Айвара пальтишко. Ее взгляд скользнул по одежде мальчугана. Потом она развязала узелок с его вещами и все осмотрела у окна.

— И все это к нему в придачу? — спросила она у мужа.

— Все до нитки и еще пятнадцать латов в месяц, — поспешил пояснить Коцинь. — На меньшее я не согласился. Зимой эти пятнадцать латов будут нам хорошим подспорьем.

— Подспорьем… — мрачно повторила жена и засмеялась сердито, без улыбки. — Сам пропьешь. Моим глазам их не видать.

— Чего выдумываешь… — пробормотал Коцинь. — Если хочешь, можешь сама ходить в волостное правление за этой доплатой.

— А ты думал, что я тебя пущу! — решительно заявила Коциниене. — Тогда лучше сразу вези мальчишку обратно. Пусть волость девает его куда хочет.

Она подозвала младших детей — семилетнего Карлушку и пятилетнюю Мирдзу — и примерила им одежду Айвара.

— Все как будто сшито на Мирдзу, — решила она. — Карлушке тесновато, но можно выпустить складки, а внизу чем-нибудь надставить.

Всю одежду и обувь Айвара тотчас же распределили между хозяйскими детьми, а вместо нее мальчик получил старые отрепья, которые ему были велики.

— Обойдется, — сказала хозяйка. — Не барчук, на бал не ходить. Если наши дети обходились, этот тоже не умрет.

— Правильно, старуха, — поддакнул Коцинь. — Никто не может требовать, чтобы мы за пятнадцать латов в месяц наряжали его, как барчука.

Обедала хозяйская чета вместе со старым Коцинем в другой комнате, после этого к столу допускались дети. Айвар почти ни к чему не прикоснулся, он был слишком подавлен и расстроен, чтобы думать о еде.

Вечером его вместе с другими детьми уложили спать на широкий топчан, но он долго не мог заснуть. Мальчики баловались, брыкались и дразнили девочек, пока не вывели из себя старого Коциня. Он встал, схватил вожжи и начал стегать по спинам шалунов:

— Вы перестанете? Грызутся, как собаки! Вот спущу с вас шкуру!

После этого наступила тишина. Дети один за другим уснули. Не спали только Айвар да старый Коцинь, у которого ломило кости. Мальчуган прислушивался, как старик со стоном поворачивался с боку на бок и по временам раскачивал больную ногу. Таинственная темнота незнакомой комнаты казалась Айвару угрожающей. Дождь стучал в оконце, а с потолка на спящих падали прусаки и кусали так больно, что дети во сне вздрагивали и стонали.

«Может, теперь скоро приедет отец? — думал Айвар. — И тогда он возьмет меня отсюда». Ему хотелось, чтобы отец скорее явился сюда, — можно будет к нему приласкаться, рассказать обо всем, что он видел и слышал за это время. Тогда не надо будет бояться чужих людей, — они не сделают ему ничего плохого, если огец будет с ним… Он думал об этом большом, счастливом событии, и его сердечко, ободренное надеждами, начинало усиленно биться. Но стоило лежащим рядом детям застонать во сне или коснуться локтем Айвара, как он возвращался к действительности. Все надежды рушились, были только темень, страх и много чужих людей, которые его не любили. Свернувшись калачиком и спрятав голову под тонкое грязное одеяло, он долго плакал, содрогаясь всем телом от сдерживаемых рыданий. Никто не слышал его плача, никто не пришел утешить…

В жизни Айвара настала самая мрачная пора. Суровая пора — без солнца, без дружбы, без ласки. За стол его, правда, сажали вместе с хозяйскими детьми, но Коциниене между завтраком и обедом старалась сунуть своим то кусочек хлеба с творогом, то кружку простокваши. Айвар ел только за столом, поэтому он всегда чувствовал голод. В этом, впрочем, он не был одинок: пастуший пес Дуксис жил тоже впроголодь, довольствуясь только тем, что находил в помойной яме и что удавалось стащить у свиней. Когда хозяйка ставила в углу кухни котел с мелкой картошкой и рубленой кормовой свеклой, Дуксис подбирался к котлу и пожирал горячие овощи. Если его застигали на месте преступления, порка была обеспечена.

Дети Коциня любили дразнить и пугать Айвара.

— Мой папа купил тебя за деньги, — объявлял Карлушка. — Он может с тобой делать все, что захочет, как с Дуксисом или старой лошадью. Моя мама может тебя пороть каждый день, сажать в темный чулан и продать цыганам.

Детские забавы в этой усадьбе были грубы и жестоки. Старшие дети старались одурачить младших, причинить им боль и всячески их унизить. Одетый наподобие огородного пугала, Айвар служил посмешищем для всего семейства. Часто случалось, что другие дети что-нибудь натворят: разобьют посуду, опрокинут ведро со свиным кормом, выбьют стекло в окне, — а вину взвалят на Айвара, и порка доставалась ему. У хозяйки действительно была легкая рука на такие дела, но справедливости ради надо сказать, что и ее собственным детям часто приходилось не слаще, чем Айвару.

Хозяин большую часть времени проводил вне дома, и видеть его трезвым можно было очень редко. Пособие, получаемое на содержание Айвара, Коцинь исправно пропивал, хотя в день выдачи жена всегда ездила в волостное правление сама.

Айвара сразу впрягли в работу: его заставляли носить в кухню хворост, рубить картофель и кормовую свеклу, крутить точило, когда старый Коцинь точил топор. Мальчик честно зарабатывал скудный кусок хлеба, который уделяли ему в этом чужом доме, но угодить хозяевам ему удавалось редко. В глазах этих людей он оставался чужаком, низшим существом, куда более бесправным, чем все они. Единственным другом его стал Дуксис. Пес понимал его без слов и никогда не пытался обмануть или обидеть мальчика. Айвар делился с ним хлебом, часто оставлял в миске немного похлебки, и Дуксис привязался к нему.

Образы отца и матери все еще ясно сохранялись в памяти Айвара, он часто думал о них, но при воспоминаниях тоска больно сжимала сердце.

В Коцинях Айвар прожил лишь несколько месяцев. В начале декабря хозяйку разбил паралич, и она больше не вставала с постели. Участковый врач заявил Коциню, что нечего надеяться на выздоровление жены — в подобных случаях медицина бессильна.

Пролежав несколько недель и убедившись в безнадежности своего состояния, Коциниене однажды заговорила с мужем:

— Для тебя лучше, чтобы я скорее умерла. Тогда бы ты привел в дом новую жену, она бы помогла тебе вырастить детей. Трудненько, правда, найти такую, которая согласится выйти за вдовца с полдюжиной ребят, придется, видно, подыскать пожилую работницу.

— Пятнадцати латов в месяц, что мы получаем за Айвара, как раз хватит, чтоб платить работнице, — сказал Коцинь.

— От этих денег придется отказаться, — продолжала Коциниене. — Если нельзя как следует управиться со своими детьми — это еще полбеды, и людям тут сказать нечего. Такова судьба, ничего не поделаешь. Но как мы объясним волости, сиротскому суду, если заболеет, пропадет чужой ребенок? Никак. Все скажут, что мы виноваты, мы довели его до этого. Поэтому, не откладывая, сходи в волостное правление к Друкису, расскажи о нашем теперешнем положении — и пусть забирают мальчишку… чем раньше, тем лучше.