Вилис Лацис - К новому берегу

Павка Корчагин — как дорог и мил он нам! Он стал своим, родным, нашим лучшим товарищем, мы страстно желаем походить на него.

Мы не боимся трудностей борьбы за пролетарскую революцию в условиях фашизма. Нас не остановят никакие смертельные угрозы, не устрашат пытки охранки, годы каторги, невыносимые условия работы и жизни в 'тюрьме. Мы сравнительно легко переносим долгие годы вынужденного отрыва от активной борьбы только потому, что эти годы учат нас еще сильнее ненавидеть врага и вооружают идеологическим оружием нашей классовой борьбы.

Подобно великому человеку прошлого, который, переборов свою глухоту, создал чудесную Девятую симфонию, [20] Имеется в виду Людвиг ван Бетховен (1770–1827) — гениальный немецкий композитор. Павка Корчагин своим несчастьем создал счастье другим. Слепой писатель озарил ярким светом путь борьбы и подвига. И Павка не одинок, он не избранник, а представитель молодого поколения человечества — об этом свидетельствует то, что в Советском Союзе рабочий становится Человеком с большой буквы…»

Так думали и чувствовали Артур Лидум и его товарищи. Так же думал и чувствовал в одной из камер той же тюрьмы Ян Лидум и многие другие, которых пытались сломить те, кому пока еще принадлежала власть в Латвии. Но никому не дано побороть жажду свободы и справедливости. Нет такой силы. Только глупец и одержимый могут питать такие надежды.

Во второй половине 1937 года Айвар ушел на действительную военную службу. Он должен был призываться годом раньше, но Тауринь хотел, чтобы приемный сын закрепил на практике в Ургах свои знания, приобретенные в Приедоле. Тауриню не стоило больших трудов отодвинуть срок призыва, а также обеспечить Айвару самые лучшие условия при прохождении военной службы. Чтобы приемного сына не услали в какой-нибудь отдаленный гарнизон, Тауринь навестил в Риге кое-кого из начальников военного ведомства, а влиятельное лицо из «Крестьянского союза» позвонило уездному воинскому начальнику. Этого было вполне достаточно, чтобы Айвара зачислили в один из пехотных полков, расквартированных в Риге.

В роте, куда был зачислен Айвар, он пробыл всего несколько недель. Потом его откомандировали учиться в инструкторскую роту. Через полгода он закончил обучение, и его произвели в капралы. Тауринь прислал денег, и один из лучших рижских портных сшил Айвару парадный мундир. Вскоре его послали на курсы заместителей офицеров, [21] Военные курсы для солдат, имеющих среднее образование, дававшие право командовать взводом и ротой во время войны. и он их кончил с отличием. В свою основную роту Айвар вернулся почти через год в чине сержанта — заместителя офицера.

В хромовых сапогах, в хорошо сшитом диагоналевом мундире молодцеватый сержант почти не отличался от младших офицеров полка — лейтенантов и старших лейтенантов, которые охотно приняли его в свое общество. Прослужив один месяц сержантом, Айвар наконец принял третий взвод роты и командовал им до окончания срока его обязательной службы. Ему были присвоены почти все права младшего офицера, только жить он должен был в казарме вместе со своими солдатами.

Пехотный полк, в котором служил Айвар, считался одним из самых «крепких», его офицерский и инструкторский состав был укомплектован сыновьями состоятельных отцов: кулаков, домовладельцев, торговцев и зажиточных горожан. В событиях 15 мая этот полк сыграл значительную роль, и сейчас его рассматривали как надежную опору фашистского режима. Командный и инструкторский состав представлял хорошо спаянное ультранационалистическое ядро, и делалось все, чтобы ультранационалистические настроения впитала вся солдатская масса. Почти каждую неделю во всех ротах офицеры-пропагандисты из штаба армии читали лекции о внутреннем и международном положении, в которых главное внимание было сосредоточено на двух великих державах — Великобритании и Советском Союзе. Великобританию изображали как мощное в экономическом и военном отношении государство, кровно заинтересованное в так называемом Балтийском пространстве. О Советском Союзе рассказывали фантастические нелепости, стараясь внушить слушателям ложное представление о жизни советского народа, о Красной Армии, которая якобы беспомощна в современной войне. Солдатам пытались привить убеждение, что Латвия — одно из самых счастливых государств в мире, с сильным, справедливым государственным устройством и самым высоким жизненным уровнем, что латвийская армия представляет огромную силу и ей никого не следует бояться. И все больше входили в раж кулацкие сынки, все выше и выше задирали они носы, — пестрый петух националистической спеси и шовинизма кричал свое «кукареку» от пограничной реки Зилупе до Лиепаи.

Айвар заходил иногда в гарнизонный офицерский клуб, где имел честь сидеть за одним столом с лейтенантами, старшими лейтенантами и капитанами, которые относились к нему, как к своему.

— Если мы будем держаться вместе, нас никто не одолеет, — рассуждали они. — У коммунистических агитаторов нет никаких перспектив перетянуть на свою сторону массы рабочих и батраков. Латыш — прирожденный индивидуалист, и никакими коммунами его не прельстишь. Он любит патриархальные нравы: хозяин и работодатель для латышского рабочего все равно что отец, глава большой семьи, которого надо любить и уважать. Мы должны стараться, чтобы эти здоровые нравы еще крепче укоренились в сознании наших воинов.

Офицеры пили водку, закусывали миногами и рассказывали друг другу о своих победах над женщинами — словом, держались почти так же, как когда-то «молодые волки» в приедольском училище. Айвар скоро понял, что все эти лейтенанты и капитаны в сущности те же волки, только у них уже выросли крепкие клыки хищников. В тесном кругу они рассказывали анекдоты про Ульманиса и Валяй-Берзиня, [22] Валяй-Берзинь — прозвище Берзиня — министра общественных дел в ульманисовской Латвии, одного из заправил фашистской клики. зубоскалили о промахах некоторых «вождей» на публичных собраниях, но в этом сказывалось лишь желание пофорсить собственной независимостью. Кадровых офицеров несколько раздражала конкуренция айзсаргов, их усиливавшееся влияние, все заметнее проявлявшееся в последнее время, но ошибся бы тот, кто стал бы искать в этих настроениях элементы оппозиции, — это было лишь всегдашним стремлением офицерской касты занимать первое место среди равных. И надо сказать, Ульманис учитывал эти настроения: Новый год он всегда встречал в рижском офицерском клубе, и первый его тост был за «нашу славную армию, на которую мы можем надеяться как в светлые дни мира, так и в ненастные дни военной бури».