Вилис Лацис - К новому берегу

— Сколько советских людей убил, по вашему подсчету, Трей? — спросил Артур.

— Не меньше двухсот, — без запинки ответил Бруно.

— Свинья! — раздался из-за ближних елок крик Лудиса. — Так ты помогаешь своему товарищу? Расскажи-ка лучше, Брунит, как ты выламывал золотые зубы у евреев, сколько детей убил прикладом, сколько изнасиловал женщин? Чего стыдишься — выкладывай!

Бруно побледнел и сгорбился.

Артур кивнул партизанам, и Лудиса Трея снова вывели на полянку. Оба командира карательных команд, шипя по-змеиному, с ненавистью смотрели друг на друга; если бы партизаны их не удерживали, они сцепились бы.

Минут десять Артур не мог задать ни одного вопроса. Стараясь перекричать друг друга, оба негодяя рассказывали один про другого такие вещи, что партизаны, слушая их, не могли спокойно устоять на месте. Казалось, встретились два смертельных врага, а всего два дня тому назад Бруно Пацеплис и Лудис Трей еще пьянствовали вместе и наперебой хвастались своими подлостями.

В пылу взаимных обвинений они выболтали ценные сведения, назвали имена еще невыявленных пособников немцев. Артур быстро записывал в блокнот. Кроме Рейниса Тауриня, о черных списках которого партизаны уже знали, Лудис и Бруно назвали и владельца кирпичного завода, руки которого были обагрены кровью невинных людей.

— Будут ли у членов суда вопросы? — спросил Артур и окинул взглядом группу партизан.

— Все ясно! — отозвались они. — Нечего тянуть. Выносите скорее приговор. Земле тяжело носить таких выродков.

Через несколько минут Артур прочел приговор: «Именем советского народа суд приговорил обоих обвиняемых к высшей мере наказания — смертной казни через повешение. Приговор привести в исполнение немедленно».

Тут произошло нечто невообразимое: поняв, что настал его последний час, Лудис упал к ногам Артура и молил пощадить его, обещая заплатить любую цену, какую потребуют.

— Если хотите, я заведу в западню и отдам в ваши Руки всю свою карательную команду, — делайте с ней, что хотите! Доставлю сколько хотите оружия!.. Уничтожу по одному всех гестаповских чиновников уезда. Я поеду в Ригу и застрелю генерала полиции и самого шефа гестапо или генерала Данкера. А чтобы у вас не было сомнения, разрешите мне сейчас своими руками удавить эту змею, проклятого фашиста Бруно Пацеплиса, — я сделаю это на ваших глазах. Разрешите только, прошу вас…

— Товарищ командир, разрешите мне расправиться с Бруно Пацеплисом! — послышался голос одного партизана. — Он убил мою сестру.

— А Лудиса Трея разрешите уничтожить мне! — попросил другой. — Он убил всю мою семью.

— Пусть так и будет, — согласился Артур.

Когда партизаны повели осужденных в чащу, Бруно в последний раз выпрямился и обратился к Артуру:

— Я офицер. Нельзя ли вместо петли… пулю?

— Нельзя… — ответил Артур. — Вы не офицер, а обыкновенный палач и убийца. Пуля пригодится для другого негодяя…

— Дружок, милый, неужели не помилуешь меня? — вопил Лудис, но Артур не слушал его.

И свершилось то, чего требовала высшая справедливость.

…Весть о взрыве в комендатуре и пожаре в доме уездного полицейского отделения скоро распространилась по всей округе. Внезапный конец гауптмана Шперлинга и Скуевица не вызвал ни одной слезинки, только жена начальника уездной полиции некоторое время носила траурную вуаль, пока ей не удалось обратить на себя внимание офицера немецкой жандармерии и стать его любовницей. Убитым солдатам комендатуры и полицейским устроили пышные похороны, на которые приехал генерал полиции и гебитскомиссар, но в газетах об этом ничего не писали. Однако народ узнал о партизанском подвиге, и все честные люди восприняли это известие с чувством глубокого удовлетворения. За первой вестью пришла другая радостная весть — о пущенном под откос воинском эшелоне и о взрыве автомашины с эсэсовцами. Вскоре на дверях некоторых волостных правлений и уездных учреждений появились сообщения партизан о суде над Бруно Пацеплисом и Людвигом Треем. Создавалось впечатление, что это — дело нескольких крупных партизанских отрядов, действующих в разных местах. Забот у оккупационных властей прибавилось. Пришлось усилить комендатуры, держать в боевой готовности несколько вооруженных дежурных групп с грузовиками и полицейскими собаками, а на место происшествий посылать карательные экспедиции.

Задрожали и предатели. У кого совесть была не чиста, те боялись по вечерам выйти за порог дома. У стонущего под игом народа рождалось убеждение, что враг не так уж силен, как показалось вначале, — с ним можно бороться, народные мстители заступаются за честных людей!

Однажды, в середине августа 1941 года, когда Артур с партизанами возвращался с успешно проведенной операции, в чаще леса на тропинке они встретили смертельно уставшую девушку. Весь вид ее говорил, что она долгие недели провела в тяжелых скитаниях. От ботинок почти ничего не осталось, чулок совсем не было, серый костюм изорван. Коричневое от загара, исхудавшее лицо девушки обрамляла волна пышных светлых волос. Большие серые глаза тревожно смотрели на незнакомых людей, окруживших ее со всех сторон.

— Кто вы такая? — спросил Артур. — Куда идете?

Девушка только покачала головой в знак того, что не понимает. Тогда Артур повторил вопрос по-русски. Догадавшись, что перед ней советские партизаны, девушка откровенно рассказала Артуру о себе.

Ее имя — Валентина Сафронова. Девятнадцати лет, москвичка… Отец — инженер-металлург Сафронов — в начале 1941 года был переведен из Москвы на работу в Лиепаю.

— Весной я кончала десятилетку, — рассказывала Валентина, — поэтому осталась в Москве до окончания учебного года. После экзаменов подала заявление на исторический факультет Московского университета, двадцать первого июня выехала в Ригу, где меня должен был встретить отец. Весть о начавшейся войне застала меня в дороге. Вернуться в Москву я не захотела, думала сначала повидаться с отцом, посоветоваться, как быть дальше. Но я уже тогда решила поступить добровольцем в Красную Армию. На курсах Осоавиахима я приобрела специальность радистки — мне казалось, что я пригожусь на фронте. В Риге немецкие самолеты пытались бомбить железнодорожную станцию и мосты на Даугаве… Я своими глазами видела, как над окраиной города загорелся и рухнул фашистский бомбовоз. Отец не мог приехать в Ригу и встретить меня. Я направилась в Лиепаю, но поезд дальше станции Салдус не пошел: моторизованные части врага уже отрезали Лиепаю. Железнодорожники и военные говорили, что у самого города начались тяжелые бои. Тогда я пошла дальше пешком и добралась до какого-то села или местечка, которое называлось Скрунда.