Владимир Тендряков - Чрезвычайное

И в учительской оживление. Нина Федоровна Ромашкина, преподавательница истории в пятых, шестых - свежее личико в ямочках, белые руки прижаты к груди, - подходит ко мне.

- Анатолий Матвеевич, пол-урока сейчас пропало: требовали объяснить - за "лириков" я или за "физиков"?

- А все-таки, за кого вы? - поинтересовался я.

Опустила ресницы:

- За "лириков".

Жена и муж Тропниковы, "физики" и по профессии и по убеждениям, не жалуются, что у них уходит на уроках драгоценное время, они, я уверен: воздают хвалу своему кумиру, ниспровергают "лириков". Уверен в этом и Аркадий Никанорович, он открыто заявляет:

- Мы тоже не молчим. Не-ет, не молчим - действуем!

Анна Игнатьевна, должно быть, не решила, чью сторону взять, все время ходит вокруг меня, прислушивается - не проговорюсь ли, за кого я, тогда и она будет знать, каких взглядов держаться.

На последней перемене она ворвалась ко мне в кабинет, красная от возмущения:

- Безобразие творят!

- Кто?

- Коротков подобрал компанию!

- В чем дело?

- Мероприятие срывают! Слушать не хотят! Вы только выйдите, полюбуйтесь...

Выхожу. У стены, где висят декларации, опять столпотворение. В самом центре Саша Коротков, рядом с ним девятиклассники, братья-близнецы Олег и Сергей Зобовы. Олег - лучший во всем районе шахматист, Сергей - без особых увлечений, зато круглый отличник. Олег торжественно держит лист какой-то серой бумаги. Сергей не менее торжественно молчит, а Саша Коротков ораторствует со свирепым лицом:

- А мы не согласны ни с теми, ни с другими! Истина посредине! Да, посредине! Обе стороны ошибаются!.. - Заметил меня, попробовал протолкаться навстречу, застрял в плотной стене любопытствующих малышей. - Анатолий Матвеевич! У нас свой взгляд! Рядом с этим, - он мотнул ершистой головой на декларации, - хотим вывесить свое слово! Почему не разрешают?

- Это же безобразие, Коротков! - строго урезонивает из-за моей спины Анна Игнатьевна.

- Спор с зажимом или свобода мнений?

- Ну-ка, - попросил я.

Десятки рук передают мне через головы широкий лист. На обратной стороне куска старых обоев химическими чернилами вкось и вкривь - новая "декларация":

Мы отказываемся голосовать за тех и за других! Не может быть разделения на "физиков" и "лириков"! В любом деле есть поэзия! В математике, физике, химии ее не меньше, чем в литературе и живописи! Мечта о новом, предчувствие нового, открытие нового - вот поэзия! Истинный физик всегда поэт!! А те "физики", что отрицают лирику, обворовывают сами себя! "Лирики", возражая им, не понимают сути поэзии! Они не "лирики"!! ГОЛОСУЙТЕ ЗА НАШУ ДЕКЛАРАЦИЮ!!!

- Очень хорошо. Повесьте рядом, - сказал я.

И между двумя декларациями, с такой тщательностью и любовью выполненными лучшим в школе шрифтовиком-художником Леней Корякиным, втиснулась третья, варварски кричащая кривыми буквами, изобилующая восклицательными знаками, - воистину бунтарский документ.

Сторонники этой декларации гордо стали именовать себя "независимыми", а с той и с другой стороны их непочтительно - и, пожалуй, несправедливо - прозвали "болотом".

Митингуют в коридорах, на лестницах, во дворе, под моим окном. Митинги вспыхивают после уроков в тесной раздевалке. Спорят с таким вдохновенным ожесточением, словно судьбы науки и культуры, судьбы всего необъятного человечества зависят только от них и ни от кого больше.

Самой типичной фигурой становится мятущийся. Какой-нибудь Женя Сысоев из шестого "Б" или Вася Ушаков из пятого "А" - та многоликая серединка, галдящая, носящаяся сломя голову на переменах, извечные "казаки-разбойники", несгибаемые "троечники", - потолкавшись на одном митинге, проникаются неистовой преданностью к "физикам". Ракеты, летящие на Марс, кибернетические машины (шутка ли, сами решают задачи!) - "физики" превыше всего! А через пять минут слушают стойкого "лирика", проповедующего: "Гордая наука, шапку долой!.." - и "физики" ниспровергнуты. А тут еще появились такие, кто обвиняет и тех и других. Как устоять против их декларации, нагло занявшей центральное место на стене? Женя Сысоев и Вася Ушаков настраиваются воинственно: "Болото? А в нос хошь?.. Не "болото" мы, а "независимые"!" Однако и эта независимость длится до следующей перемены...

Шумит школа, мечется, сомневается, негодует, утверждает кумиров, ниспровергает их. Противники становятся друзьями, друзья - противниками, мгновенные союзы, расколы, снова союзы - все смешалось в нашем доме.

И в этом вавилонском смешении ходит Тося Лубкова. Она десятиклассница, человек куда более зрелый, чем легкомысленные Жени Сысоевы и Васи Ушаковы. Настороженность, внимание со стороны ребят, которое, верно, чувствовалось после того, как вернулась в школу, теперь ослабло - до нее ли! Тихая, неприметная, словно и не было истории с дневником. Но в стороне ото всех теперь не останешься, невольно будешь прилипать то к одной группе спорщиков, то к другой, пусть мысленно, но будешь возражать.

Весна напирала. Школьный двор стал пестрым. В моем кабинете выставили зимние рамы. И хоть было еще довольно прохладно, но я любил на минуту-другую приоткрыть окно, подставить лицо под влажный сквознячок.

Во время большой перемены прямо под моим окном, у стены, согретой солнышком, ребята обступили Сашу Короткова. Тот развивал свою декларацию: "физики" узколобы, взгляд "лириков" куцый... Словом, нет бога, кроме аллаха, и Магомет пророк его...

И тут я услышал голос Тоси Лубковой:

- Мертвая аксиома - вот твоя позиция!

Общий шум! Разгневанный Сашин баритон вырывается из него:

- Счеты сводишь?

- Нужно мне...

- Тише вы! Пусть объяснит!

- Объясню!

- Тише!

- "Физики" хоть что-то обещают: машины, полеты... "Лирики" говорят о красоте... А ты что обещаешь? Ничего. Голосуйте! Я нашел аксиому! А от твоей аксиомы никому ни жарко ни холодно.

Снова шум, крики, полная неразбериха. Я прикрыл окно.

Тося Лубкова спорит не только мысленно. Спорить - значит думать, спорить - значит не только опровергать противников, но и искать единомышленников, спорить - как-то жить в нашем школьном обществе. Одно это уже выбьет закваску Серафимы Колышкиной. Здесь Тосины одногодки, горячность, напористость, желание заглянуть в будущее, там - старушечье умиление, дряхлые, безликие мотивы добра и зла. Сталкиваются два лагеря: молодость и старость, энергия и покой, надежды и отказ от них. Сталкиваются не где-нибудь, а в Тосиной голове, в Тосиной душе. А мы ведь не остановимся на "физиках" и "лириках", дай срок, и наш спор влезет прямо в религию.

Я слишком просто понимал прежде воспитание: вызови к себе ученика, поговори, потолкуй, воздействуй на него своим педагогическим обаянием. Ерунда! Нельзя воспитывать, вырывая человека из коллектива, нужно действовать так, чтоб весь коллектив стал воспитателем! Для каких-то педагогов это, верно, банальная истина, для меня - открытие. После сорока лет работы! Трудился и мало думал над своим трудом.