Ахмедхан Абу-Бакар - Исповедь на рассвете

Хотел свернуть в сторону, но подскакали дозорные, крикнули: «Ни с места!» И я подчинился, сам не зная почему.

Отряд поднялся в гору, и на гордом белом коне подъехал ко мне Мирза Харбукский. Да, да, это был он. И выглядел Мирза в подхваченной широким ремнем кожанке, в папахе с красной звездой сказочным богатырем, уверенным в своем могуществе.

— Вот это встреча! Рад приветствовать тебя, Эльдар! — И сильной рукой сдержал загарцевавшего коня.

— Да, Мирза: все странно на этом свете!

— Откуда ты и куда? Одному небезопасно сейчас ездить в горах, да еще в твоей форме.

Дозорные оставили нас, отряд стал спускаться по склону, мимо меня мелькали папахи с красными лентами наискосок, кожаные кепки, ушанки, буденовки, кубанки. Я видел много знакомых лиц.

— Вот он, Эльдар, — сказал Мирза, — настоящий Дагестанский конный полк! Может, ты меня искал?

— Нет, я был в Губдене, Мирза.

— Догадываюсь! Невесту хотел проведать?

— Да, Мирза!

— И нашел у колыбели сына?

— Да, Мирза! — Губы у меня сжались; не то страх, не то ожидание чего-то недоброго, странное волнение охватило меня.

— Надеюсь, с ними ничего не случилось? — нахмурился Мирза.

— А это тебя очень беспокоит?

— Да.

— Хочешь сказать, что этот щенок в колыбели имеет какое-то отношение к тебе, Мирза?

— Это мой сын, Эльдар.

— И ты знал, что Амина помолвлена со мной?!

— Знал, что вы помолвлены. Но ты не сдержал слова.

— И ты поспешил воспользоваться?

— Я полюбил, Эльдар. И сердцу не прикажешь: она тоже полюбила… Не скрою, я обязан ей жизнью…

— И ты говоришь все это — мне?!

— Верю в твое мужество. И верю, что ты пойдешь с нами.

— После всего, что здесь увидел и пережил?! Нет.

— В личном разберемся после. Сейчас решается то, что важнее наших чувств. Испытай счастье в борьбе с нашим врагом!

— Не я ли ваш враг?

— Можешь стать другом…

— Барсук ястребу не друг. Прощай, Мирза!

— Ну что ж, прощай. Только не становись поперек нашей дороги!

— Угроза?

— Понимай как знаешь.

Гнев кипел во мне, обида сжимала сердце, я пришпорил коня: домой, скорее домой. Пора на что-то решиться! Оборваны все привязанности и надежды, я один и потому свободен, как орел. Буду бороться, буду мстить тем, кто обидел родителей и меня самого.

И будто всевышний услыхал меня! Отец вернулся из Темир-Хан-Шуры приободренный: шамхал Тарковский обещал во всем помочь, сказал, что не потерпит произвола, что земли и дворец будут возвращены, — вот только отары, что были в Ногайских степях, и рыбные промыслы утеряны безвозвратно. «Ну и шайтан с ними!» — сказал отец. Оказывается, чабаны угнали овец в Сирагинские горы, раздали по аулам, а сами ушли в отряд Мирзы, слава которого росла с каждым днем.

Признаться, я принял обещания шамхала за добрую бабушкину сказку. Но через неделю прибыл с карательным отрядом уполномоченный исполнительного комитета Временного правительства и в короткое время усмирил враждебно настроенное население, а оказавших сопротивление повесили на ореховых деревьях. В эти же дни отцу предложили быть военным начальником округа. Князь Уцуми отказался, ссылаясь на возраст и нездоровье, и посоветовал назначить начальником меня. По всем аулам Кара-Кайтага я объявил набор добровольцев, обещая за верную службу обеспечить семьи и дать доброе жалованье. Вот когда вернулась ко мне уверенность! А вскоре во дворце собрался отряд в триста сабель, и немало в нем было моих молочных братьев: ведь кормилиц меняли каждую неделю!

Отряду нужно оружие, и я со своими людьми отправился в Амузги к знаменитому оружейнику Базалаю, твоему отцу, почтенный Хамзат.

— Зачем тебе оружие? — спросил он.

— Защищать новую власть.

— Какую? Не ту ли, что в Темир-Хан-Шуре?!

— Да.

— Эту власть не вооружаю. Она временная! Вот мои сабли, Эльдар сын Уцуми. Прочти написанное на клинке…

Да, я прочел: «Достойный обнажит меня за дело народа!»

— Кто же достоин твоих сабель, Базалай?

— Мирза Харбукский и Али-Султан из Губдена!

Что было делать? Пришлось властью военного начальника конфисковать сабли для своих людей, а оружейника арестовать, привезти во дворец и запереть в винном погребе, где издевался надо мной Хамадар.

И прежде всего со своим отрядом направился я в Большой ореховый лес, чтоб захватить Хамадара с его шайкой. Жажда мести овладела мной, желание поставить этого негодяя на колени перед матерью и отцом, принудить молить о прощении.

Мои люди разведали: он часто ночевал у лесника Кахсура, доброго старика, что жил с осиротевшей внучкой лет четырнадцати.

И эту девочку Хамадар изнасиловал! Если память не изменяет, ее звали Меседу… Видел девочку у лесника: играла тряпичными куклами, но уже была с огромным животом. Людей пугалась, как лесных зверей. При посторонних и слова не произносила, а забивалась в темный угол и удивленными, большими глазами следила за происходящим в доме. Даже детское любопытство было в ней убито ранним столкновением с мужской грубостью и жестокостью.

Расставил я людей вокруг дома лесника и велел непременно взять Хамадара живым. Но мне не повезло: то ли девочка Меседу со странной привязанностью к этому злодею предупредила его в лесу о засаде, то ли он сам, как собака, издали почуял недоброе, но больше Хамадар у лесника не появлялся. Два месяца я тщетно ждал, а потом снял осаду. Позже появился в тех местах торговец-перс, передал маленькой Меседу подарки и рассказал, что не раз видел Хамадара в духанах Тебриза с подозрительными людьми. Да, далеко улетела эта хищная птица! Пришлось тушить жестокую жажду мести: не мог же я отправиться в Иран!

А тревог вокруг становилось все больше.

В горах Мугринских и за Губденом собирал отряды повстанцев Мирза Харбукский со своим тестем Али-Султаном.

А в лесах Табасарана, недалеко от моих владений, рыскал с отрядом Таймаз, сын лудильщика Арсланбека. И всюду встречались дозоры бекской полиции, конные патрули от «временных правителей», мюриды имама Нажмутдина из Гоцо, проповедники Комитета мусульман и большевистские агитаторы. И все враждовали друг с другом, хватались при встрече за оружие.

Но вот грянул Октябрь 1917 года, почтенные мугринцы, с которого начинается ваше летосчисление, день, что отмечается во всех странах, на всех континентах, день победы большевиков. Повсюду в Дагестане загорелись костры красных повстанцев.

В это самое время объявился в Дагестане человек, сразу привлекший сердца бедноты от Салатавских гор до снеговых вершин Юждага. То был хорошо известный вам, почтенные мугринцы, Уллубий из Буйнака, человек, который, как тогда говорили, был «обучен в Петрограде делать революцию», с чем и вернулся на родину. Тупым людям вечно мерещится коварная «рука извне»! Да, хилый, худой человек в пенсне скоро стал вождем горской бедноты, создал дисциплинированные, сильные воинские части, чтоб захватить власть. О, это был грозный враг! Его не могли ни переубедить, ни переманить ни хитрый шамхал Тарковский, ни сам имам. В жизни и нуждах людей Дагестана он разбирался не хуже, чем в жизни собственной семьи. С верующими горцами был осторожен, терпелив, умел говорить просто и убедительно; Уллубий привлек на свою сторону даже духовных вождей, слыхали, наверное, об Али-Гаджи из Акуша, за которым шли все даргинские мусульмане? И он сделался сторонником Уллубия. А сам Уллубий, ничем не пренебрегая, даже вошел в Комитет мусульман. Чтоб не пугать темных горцев, которые поверили сказкам мулл и думали, что большевики — рогатые шайтаны с хвостами да копытами, его агитаторы ходили в фесках и с четками в руках. Один такой появился и в Кайтаге. Пришлось запереть и его в погреб, где сидел оружейник Базалай. Да, твой отец, почтенный Хамзат! А горцы удивительно слушались Уллубия и его соратников. Наверное, потому, что комиссары были из таких же бедняков, вроде сына конюха Мирзы Харбукского, про которого в горах пели: