Георгий Шилин - Прокаженные

Еще задолго до окончательного выздоровления Арлюк проявлял склонность к какой-то странной осторожности; он старался пореже встречаться с прокаженными. Петю же терпел.

- Вот видишь, она уже сходит, я говорил тебе: я — сильнее ее.

С тех пор как начали зарубцовываться язвы, пожравшие арлюковский нос, вытравившие брови, искромсавшие лицо, Арлюк все чаще и чаще начал являться к доктору Туркееву. Тот рассматривал этот процесс как нечто временное и не придавал большого значения начавшемуся улучшению. Арлюк же иначе относился к этому явлению. Он решил: начался исход проказы, и ждал его завершения с упрямством и терпением кошки, караулящей мышь. И когда удивленный Туркеев однажды констатировал отсутствие микробов проказы и объявил Арлюка выздоровевшим, тот выразил желание немедленно уехать из лепрозория. Желание его удовлетворено не было. Арлюк должен был прожить в лепрозории еще некоторое время на испытании.

Один раз он сказал Пете:

- Ты ко мне не прикасайся.

- Почему? — удивился тот.

- И чая из моей чашки не пей, и на кровать не садись, и полотенце мое не трогай, — Почему, Арлюк?

- Так. Не хочу.

- Странно.

И только потом выяснилось: Арлюк боялся заразиться "чужой черной немочью", как называл он проказу. Арлюк держался мнения, будто у каждого человека есть своя собственная хворь и у каждого человека сидит она по-разному: одного терзает, другого милует, один умирает от нее, другой живет целую жизнь, — у каждого своя "черная немочь". И каждый организм по-своему ведет с нею борьбу: один справляется, другой — нет, у одного человека организм становится сильнее проказы, у другого — проказа сильнее организма. "На свете, — говорил Арлюк, — проказ существует столько, сколько существует больных. Все проказы разные, и к каждой из них человек приспосабливается по-своему. Впусти в человека чужую проказу — крышка. С двумя проказами — чужой и своей — человек никогда не справится.

И вот из боязни, что к нему «прилепится» чужая проказа, Арлюк стал избегать общения с другими больными. В одно из посещений доктора Туркеева он сказал ему:

- Теперь я, доктор, чистый, разрешите мне занять комнату на здоровом дворе.

- На здоровом дворе? А разве тебе здесь плохо живется? Чего это тебе туда захотелось?

- Да так, доктор, боюсь заразиться. Прилепится второй раз — значит, аминь!

- Постой, батенька, что это ты говоришь? Заразиться? Чем заразиться?

Прежде всего — ясность: почему ты так думаешь?

Очки доктора Туркеева поползли на лоб, и он заморгал глазами, стараясь понять мысль этого странного человека.

- Как чем, доктор, — изумился тот, — ясно, боль здесь одна — проказа.

- Постой, батенька, это как же? Да ведь ты ж сам еще такой… почти такой, — поправился он.

- Я знаю, но я ведь уже выздоровел и не хочу, чтобы прилепилась ко мне чужая хворь.

- Вон как, — пробормотал Туркеев, — странно. Но, батенька мой, у нас на здоровом дворе помещений нет, да если и были бы, я не мог бы этого сделать… Это — чушь, ты нелепость говоришь, голубчик. Вот когда кончится над тобой наблюдение, тогда мы и выпишем тебя совсем.

Этой странной философией Арлюка заинтересовался Протасов. Ему показалось: в ней есть некая доля правды. Если Арлюк настаивает на ней, то, по-видимому, так повелевает ему инстинкт самосохранения, а следовательно, для этого есть какие-то основания. Несмотря на то, что Арлюк уклонялся от встреч, Протасов все же продолжал интересоваться историей выздоровления Арлюка. Один раз он встретил его на больном дворе и еще издали закричал:

- Стой!

Арлюк остановился.

- Я дальше не сделаю к тебе ни шагу. Ты согласен говорить со мной вот так, на расстоянии десяти шагов?

- А что ты хочешь?

- Я хочу задать тебе несколько вопросов.

- Ладно, говори.

Протасов вынул книжку.

- Прежде чем ответить, ты хорошенько подумай, на ветер слов не бросай.

Это дело серьезное.

- Я же тебе все рассказывал.

- Нет, еще не все.

- Что же еще?

- Ел ли ты какую-нибудь траву месяца за три до того, как начал выздоравливать, ну, например, дикий чеснок?

- Дикий чеснок… как будто бы ел.

Протасов торжественно отметил это в своей книжке.

- Когда купаешься, какую воду ты больше уважаешь, чуть теплую или почти горячую?

- Какую придется.

- Ну, а если тебе дадут ту или другую — какую ты выберешь?

- Все едино.

- Значит, тебе безразлично?

- Все едино.

Так они стояли на расстоянии десяти шагов друг от друга, перебрасывались отрывистыми фразами, которые казались нелепыми и смешными обитателям лепрозория. Но для Протасова все эти никому не нужные детали имели ничуть не меньшее значение, чем для Арлюка осторожное обращение с прокаженными.

Доктор Туркеев никогда не высказывал своего мнения относительно отдельных случаев выздоровления. Обыкновенно он или молчал, или говорил то, что должно понравиться больному, но всегда старался держаться правила: придерживаться истины и не вводить никого в заблуждение.

В Арлюке он сомневался, сомневался даже тогда, когда окончательно выяснилось его выздоровление. Он считал: проказа у Арлюка только «притаилась». Через некоторый промежуток времени она вспыхнет снова. Доктор Туркеев не мог установить длительности этого промежутка, но он был почти уверен: рано или поздно, а болезнь все-таки вернется, и вернется, может быть, в еще более разрушительной форме. Поэтому он не разделял ни возбуждения больного, ни сочувственной радости населения дворов.

Присоединиться к мнению всех — значило поверить в чудо, а чудесам доктор не доверял. Он слишком хорошо был знаком с «палочками», чтобы принять на веру их внезапное исчезновение. Туркеев молчал. Он не хотел никого разубеждать.

Зачем говорить человеку о ждущей его близкой смерти после того, как тот отбыл многолетнюю каторгу?

Арлюк сжег все свое старое постельное и носильное белье. Он приобрел «чистое», сменил всю одежду и делал все возможное, чтобы уберечься "от новой заразы"!

Иногда Арлюк мечтал вслух, и Петя, слушая эти мечтания, лежал на своей койке, казавшейся ему пропитанной запахом тлеющего мяса.

- Знаешь, Петя, уеду я на свою Екатеринославщину и организую там колхоз. Разведу кур хороших… леггорн… знаешь, есть такая маленькая курочка, беленькая… круглый год несется, каждый день… Поправишься — приезжай ко мне, будешь работать, и не нужна тебе станет твоя беленькая… У нас, на Украине, знаешь какие дивчины — не чета этим.

- А как ты думаешь, Арлюк, — поправлюсь я?

- Поправишься, Петро, не горюй. Ты верь, это — самое главное. Скажи себе, как я сказал. "Не ты меня, а я тебя, немочь, убью", и убьешь… Ты сперва научись "верить и терпеть". Научиться верить — большая штука, не каждому дается она… Вот ты попробуй…