Георгий Шилин - Прокаженные

- Что она пишет?

- Батенька мой, — сказал Туркеев, — это письмо надо вам самому прочесть. Тут дело денежное, но сознаюсь, что удивлен. Я не знаю и не хочу знать чужие интимные дела, но мне кажется все-таки странным… От такого больного и вдруг какие-то деньги, как будто он открыл новый Клондайк…

Туркеев изложил Кравцову содержание письма и с любопытством взглянул на него. Тот развел руками и, не раздумывая, тут же дал согласие.

- Так, значит, посылать? — удивился доктор.

- Посылать, — тихо ответил Кравцов.

С тех пор причитающиеся Кравцову деньги Пыхачев отправлял по указанному в письме адресу.

Случай с письмом стал известен всему лепрозорию. Им тотчас заинтересовался Протасов, имевший в данном случае какие-то свои соображения и решивший, что тут открывается новая деталь для изучения характеристики если не всех прокаженных, то, по крайней мере, Кравцова.

В тот же день он явился к нему:

- Я знаю, в жизни есть вещи, о которых трудно и даже невозможно говорить. Ты извини меня. Но пойми: интересуюсь я не праздно. Я не сплетник, не баба. Яне сгораю от подлого любопытства — в этом ты можешь быть покоен, и поэтому я считаю, что могу спросить у тебя — кто эта женщина? Почему она требует от тебя деньги? Почему ты беспрекословно их отсылаешь? Почему к тебе никто никогда не приезжает? И где начало твоей болезни? Подожди, не отворачивай лица…

Кравцов исподлобья смотрел на Протасова и ничего не говорил.

- Хорошо, я не насилую тебя. Если не можешь — не надо. Но я ведь знаю: такую тяжесть, какую ты носишь в сердце своем, нельзя таить всю жизнь.

Расскажи… Увидишь, как тебе сразу станет легко.

Кравцов продолжал молчать и словно откуда-то издали смотрел на Протасова. В конце концов тот перестал допытываться. Он был уверен: рано или поздно Кравцова прорвет и потянет на откровенность.

Человек — не камень.

Протасов был прав.

Это произошло случайно, спустя несколько месяцев.

Однажды ночью, мучимый бессонницей и головной болью, Протасов поднялся, надел свой халат и вышел во двор. Поселок спал. Кругом на много верст простирались покой и молчание. Все огни на больном дворе были потушены.

Обитатели его спали, забыв о боли и проказе. Ночное молчание изредка нарушал доносившийся из глубины степи детский плач шакалов. Василий Петрович прошел весь поселок и остановился перед последним домом. Здесь жил Кравцов. Но почему так поздно освещено его окно?

"Вот тебе н-на… Не спит чего ж это он не спит?" — подумал Протасов и подошел к окну. Через занавешенное окно ничего нельзя было рассмотреть. Он подошел к двери и увидел свет, падавший из щели на темный пол открытого коридора. Дверь оказалась незапертой. Протасов нажал ручку и шагнул через порог.

…Прямо у стены стоял Кравцов и смотрел на Протасова глазами, в которых застыл ужас. Он что-то прошептал Протасову, но тот ничего не расслышал. Наконец, спустя некоторое время, до него донесся голос Кравцова:

- Ты зачем?.. Ты… как сюда пришел? Почему ты пришел?

Протасов всмотрелся в него и понял, что Кравцов пытался прикрыть своим телом какую-то висящую на стене картину.

- Экий ты чудак, будь ты неладен! Тьфу, как ты испугал меня.

- Зачем ты пришел сюда? — снова прошептал Кравцов, постепенно начиная приходить в себя. — Как… как ты попал сюда?

- Да ты впрямь ошалел… Почему я не могу приходить к тебе? Ты в тюрьме или в раю сидишь, что ли? Ну, брат, я не ожидал такого… Ей-ей…

Протасов решил уйти.

- Если у тебя, — сказал он, — действительно есть такое, чего нельзя знать другим, изволь, голубчик, — я уйду… Но зачем ты смотришь такими глазами? Ведь так ты насмерть напугать можешь… Ну, ты и шальной… Прямо — не узнать человека.

Он повернулся к двери и взялся за ручку и в тот же момент услышал голос Кравцова:

- Обожди, не уходи. Останься… Раз вошел — будь гостем… Пускай… Все равно.

Протасову показалось, что эти слова произнес не Кравцов, а кто-то другой, стоявший за стеной. Он остановился.

- Нет, брат, сегодня я не узнаю тебя. Или я одурел от бессонницы, или ты сумасшедший…

- Сядь и смотри, — перебил его Кравцов.

Первое, бросившееся в глаза Протасову на полотне, — была лампа, спокойным светом освещавшая нечто темное, едва заметное на полотне. Он подошел ближе, вгляделся в картину и снова отошел от нее к двери. Только тогда ему стал ясен сюжет.

Он долго молча смотрел на картину и не мог подобрать соответствующих слов

Потом сказал:

- Так, брат, рисовал один голландский художник-Рембрандт. Гений. Такая глубина освещения, такие тени, такие мазки! Только один Рембрандт умел на таком фоне освещать так места, которые ему хотелось сильнее показать. Да, брат, я не знал… Ты умеешь рисовать… Но что это такое? Вот это лицо прокаженного — ясно. Но почему это? Что за необычайное действо? Разве такое может быть? А?

Он пристально взглянул на Кравцова. Тот продолжал сидеть на койке, уронив голову на руку.

На картине был изображен непристойный сюжет: два человеческих обнаженных тела, охваченных порывом какой-то неудержимой страсти. Они освещались мягким светом лампочки, горящей на ночном столике. Лицо женщины и тело ее были красивыми и нежными, но лицо мужчины оставляло страшное впечатление: оно изрыто язвами проказы так же, как и обнаженная спина…

- Тебе не нравится? — глухо спросил Кравцов, не поднимая головы.

- Да, братец, эта вещь по технике — вполне совершенная, — тихо сказал Протасов, — сила чувствуется, но сюжет мне не нравится, неестествен. В жизни такого положения не может быть. Такая красавица, и вдруг… такой оборот.

Сумасшедшая фантазия. Бред. Это полотно сжечь надо. Нарисуй лучше что-нибудь другое. Только возьми реально… Это — мистика…

Кравцов поднял голову, встал, быстро подошел к картине, отодрал ее от стены и, так же быстро свернув, бросил ее под кровать.

- Ты говоришь: такого не может быть? Мистика? — почти закричал он. — Ты говоришь, это — бред, фантазия? Значит, ты сам… Протасов, или ангел, или осел. Значит, ты ничего не знаешь.

Наступило молчание.

Протасов забыл о сне, о головной боли, о том, что он пришел сюда в одном халате.

- Так ты, значит, не веришь? — опять спросил Кравцов. — Хорошо, — добавил он вдруг решительно, — если уж так вышло, то я тебе расскажу все… тебе одному расскажу, никому больше… понял? Значит, так надо.

Они сели рядом.

- Ты понимаешь, — начал Кравцов, — произошло все это вот как…

Собственно, я еще до сих пор не знаю, как у них все это вышло. Тут какая-то дьявольская путаница, и я в ней до сих пор не могу разобраться.

- О чем ты говоришь? У кого это "у них"?

- Обожди, обожди, не перебивай… Главное — не перебивай… Иначе я могу забыть, хотя помню все до мельчайших подробностей. Я всегда и всем, в том числе и тебе, говорил: я не знаю, где и как я заразился проказой. Нет, я знаю, где заразился, и пусть она не лжет! Да, я знаю… Хотя, может быть, и ошибаюсь — кто знает? Обожди, не перебивай… Ты слушай… Главное, молчи и слушай…