Мариэтта Шагинян - Перемена

— Наш путь через Кавказ, Закавказье и Малую Азию в Индию. Мы завоюем Кавказ, Закавказье и Малую Азию только попутно, задача же — в Индии. Индию надо отбить и отмщенье разбойникам англичанам!

— Индию, — подхватили другие.

— Индию, — протянул и хозяин почтительно, в глубине души страстно желая, чтобы немцы остались навеки и Ростове и жили бы и наводили порядок, — чинно и мирно.

А был он не кто иной, как наш старый знакомец, Иван Иванович, не успевший бежать на Кубань. Да, Иван Иванович пережил большевистские страсти и гордился: он не какой-нибудь эмигрант, Петр Петрович, он все видел, все знает и все пережил самолично. Он готов написать мемуары, разумеется, не в России, а летом, в Висбадене где-нибудь. Но Иван Иванович уж не тот, он разочаровался в парламентаризме. Мы некультурны, нам нужно твердую власть, хотя бы немецкую…

В кухне же, у кухарки Агаши, собралось свое общество: столяр Осип Шкапчик, военнопленный из чехословаков, обжившийся дворником и столяром в этом доме, два немецких баварских солдата, Аксютка и Люба, крестьянские девушки на услужении.

Осип Шкапчик служил переводчиком. Солдат угощали. Те ели и нехотя говорили: хлеб нужен им. Из-за хлеба и наступают. Теперь, говорят, будут брать Ставропольскую губернию, тоже хлебную. Сахару вот привезли из Украины. Не купите ль? Продают по дешевой цене, сто рублей за мешок. Воевать надоело.

Кольцом окружили большевиков под Батайском. С каждым днем, словно от взмаха косы над степною травою, ложатся ряды их. Но теснее сжимаются те, что остались, и теснее зубы сжимают: такие недешево стоят! Душу за душу, смерть за смерть, — обессиленными руками сыплют порох, забивают патроны, наводят могучую пушку. Тррах — отстреливаются большевики.

В Ростове гранатами уничтожены Парамонова верфь, мореходное училище и пострадали дома. Их измором берут, смыкают железною цепью, но, голодные, истощенные, из-за груды убитых, как за стеной баррикады, отстреливаются большевики. Там, под Батайском, лягут они до последнего. Там, под Батайском, трупов будет лежать в степи, как птиц перед отлетом. И в городе говорят: если трупы не уберут до разлива, надо ждать небывалых еще на Дону эпидемий, — ведь разлившийся Дон их неминуемо смоет.

Так полегло под Батайском красное войско. И рапсоды о нем, если только не вымрут рапсоды, когда-нибудь сложат счастливым потомкам былину.

Между тем обыватели по Ростову разгуливают, утешаясь порядком. Два коменданта у них, полковник Фром для Ростова, а для Нахичевани стройный и рыжеусый, в краснооколышевой фуражке господин лейтенант фон Валькер.

Фром и фон Валькер вывесили объявление, чтоб немедленно, в тот же час, торговки подсолнухами ликвидировали свои предприятия. Чтоб отныне они на углах с корзинками свежеподжаренных подсолнухов, также и семечек тыквенных и арбузных, стаканчиками продаваемых, не сидели. И чтоб обыватели подсолнухами между зубами не щелкали, их не выплевывали и по улицам не сорили. А кто насорит — оштрафуют.

Вслед за этим Фром и фон Валькер опять объявили, что по улицам можно ходить лишь до одиннадцати и три четверти, но ни на секунду не позже. А до одиннадцати и три четверти ходи сколько хочешь.

В тот год, восемнадцатый, был урожай на родильниц. Бывало, по улице идя, встречаешь беременных чаще, чем прежде. И, про указ номер два разузнав, всполошились родильницы, перепугались. Природа-то ведь своевольна! Что, если захочешь родить среди ночи, как проехать в больницу иль в клинику? Хорошо, коль в одиннадцать тридцать, а если позже? И с тяжкой заботой, не сговорясь, но сплошной вереницей потянулись родильницы в комендатуру.

Был полковник Фром по фамилии и по характеру благочестивым. Много видел он очередей, наблюдал и явленья природы — метеоры, затменья, полет саранчи, сбор какао, частью в натуре, а частью в кинематографе, но такого не видел. И бесстрашный на поприще брани, полковник душою смутился.

— Was wollen die Damen? [9] Что угодно дамам? (нем.) — спросил он, склонясь к своему адъютанту.

Тот вызвал Осипа Шкапчика, переводчика. Был Осип Шкапчик, столяр, за знакомство с русскою речью и понимание местного быта, определен переводчиком в комендатуру.

Осип Шкапчик, не мысля дурного, поглядел на толпу из родильниц. Потом деловито у крайней осведомился:

— Сто волюете у комендантен?

Так и так, говорят ему дамы, на предмет родов без препятствий разрешенье ночного хожденья, ибо часто приходится ночью ездить в клинику или в родилку.

— Понималь, — им сказал Осип Шкапчик и ответил полковнику Фрому, что для нужды родов очень часто по ночам им приходится ездить.

— Gut! [10] Хорошо (нем.). — тотчас же промолвил полковник. — Напишите им каждой, что надо!

И родильница каждая вышла, унося в ридикюле документ:

«Würt. Landver, Regiment № 216, Batallion 11.

Der Inhaber ds. hat als Arzt das Recht auch nach 11 Nachts auf der Strasse zu sein». [11] «Вюртембергский пехотный полк № 216, батальон 11. Предъявитель сего имеет право как врач быть на улице и позднее 11 часов ночи» (нем.).

А в частной беседе полковник Фром молвил задумчиво: «Странные люди. Вот, например, у них в городе все акушерки сами беременны и, представьте себе, в одно время рожают».

Полковник Фром уважаем управой и думой. Он в присутственные часы присутствует и принимает. А лейтенанта фон Валькера полюбили дамы и барышни — он в неприсутственные часы знакомится и гуляет. Часто краснооколышевую фуражку над свежим лицом с рыжеватыми усиками можно увидеть на улицах, в скверах или в клубном саду. Лейтенант фон Валькер, любитель прогулок, доступен.

На другое же утро — жив курилка! — вышел и «Приазовский». Корректорша Поликсена над ночной корректурой пожимала плечами: «Шуму-то, шуму! И чего они? Все равно ведь „и“ с точкой не ставят, а по-прежнему пишут не „Прiазовский“, а „Приазовский“. Уж помолчали бы!»

Шуму же было немало. Рычала передовица, свистел маленький фельетон, кусались известия с мест (сфабрикованные тут же на месте), стонал большой фельетон, тромбонила хроника, и оглушительно били трещотками телеграммы: «Победоносно… центростремительно… церковный благовест… твердый порядок… святые традиции…» А в передовице проклятие осквернителям русской земли, извергам и душегубам — большевикам. Кто-то из доброхотцев, на радостях стиль перепутав, взвился соловьем: победоносным германским войскам, защитникам правого дела, он желал от души горячей победы и войны до конца над варварами-большевиками.

Транспорт налаживался. Уходили вагоны.

По дворам, по колам — с карандашиком, но волостным управлениям — с бумажками, а по пажитям — с морскими биноклями ходили люди в мундирах. Предписывали — сеять. Винтовка-надсмотрщик в спину дулом смотрела тому, кто не сеял.