Мариэтта Шагинян - Единственный

— Ты, милая моя, выглядишь, словно у тебя сорок градусов, — сказал Михаил Семенович за обедом, поглядывая на жену с неудовольствием. — Весь день мотаешься по городу, не отдавая себе отчета в своих действиях, а дома хоть бы раз в кухню заглянула. Это что такое? Разве это макароны? Вчера у Саркисовых на ужине были белые, а эти черт знает что — лошадиного цвета.

— Вы, может быть, надеетесь, что я сделаюсь для вас кухаркой?

— Ни на что я, матушка, больше не надеюсь. Дуня! Скажи, пожалуйста, что это за макароны?

Дуня нагнулась над блюдом с видом опытного эксперта и тотчас же произнесла:

— Хорошие, барин. В купиративе по книжке взяли.

— А-а, в кооперативе, — протянул Михаил Семенович, — значит, у нас и макароны в продаже. Великолепно! Давай-ка, Дуня, еще тарелочку. Дети, кто хочет макарон? Толя, Воля, не зевайте по сторонам, а кушайте.

«Господи, как он глуп, — с отчаянием подумала Любовь Адриановна, глядя на прояснившуюся физиономию своего мужа, — если бы только он сам мог заметить, как он ужасно глуп!»

Она нервничала весь вечер, не пошла никуда и долго на ночь раскладывала пасьянсы. А потом приготовилась ко сну, словно шла на свидание, — в сотый раз припоминая, как незнакомец шел с нею, как взял ее за руку и что сказал. Она впитывала воспоминания, словно надушенный платок, и долго ворочалась, не переходя из яви в сон. А когда, наконец, заснула, ей ничего не снилось в образах. Было только томительно-больно на душе, как от потери близкого человека, и та же пережитая в прошлую ночь нежность захлестывала ее временами, но уже не прояснялась в форме видения.

К утру она окончательно решила, что виденный ею незнакомец был не кто иной, как Андрей Фохт. Недаром ведь последняя реальность, пережитая ею перед сном, был поцелуй руки, проделанный им так нежно и так многозначительно у дверей клуба, где они расстались. Признать его за незнакомца ей было тем легче, что его еще окружал заманчивый ореол новизны и неизведанности. Встав поутру, розовая и томная, она потребовала от Дуни растрепанную телефонную книжку.

Края этой книжки и замасленные углы ее загнулись в бесчисленные «ослиные уши». На полях нарисованы были лошадиные головы в уздечках и человеки без туловища, из-под огромных, бородатых профилей которых выходили пары быстро шагающих ног в сапогах. Любовь Адриановна кисло улыбнулась на эти первые художественные опыты своих малышей и не без некоторой, чуждой всего материнского, брезгливости перелистала книжку. Вот и буква ф . Но, к несчастью, тут были фамилии Фофанова, Фохвинкеля и Фоцеркуса, и не было Фохта. Она позвонила в справочную и не получила ответа. Позвонила в клуб, где шла репетиция симфонического оркестра, и там никого не оказалось. Позвонила в театр и, наконец, после многочисленных переспрашиваний и досад, занесла на поля телефонной книжки роковой адрес: «Новослободская, 187».

Теперь ей оставалось только одеться, пройтись по губам волшебной палочкой и ехать разыскивать Новослободскую, о существовании которой она до сих пор даже не подозревала. Препятствия зажгли ее особенной, не свойственной ей настойчивостью. Она уже уверилась, что сейчас все объяснится, они посмотрят друг другу в глаза, — и между ними повторится то сонное, сладкое счастье. Болезненное нетерпение охватило ее. Только бы не опоздать. А трамвай, как назло, тащился с хрипотою и взвизгиванием, словно в агонии. На остановках множество молчаливых людей напирало в него, давясь друг о друга, и кондуктор безнадежно кричал:

— Местов нет! Слазьте, пожалуйста, больше нет местов.

От нетерпения она не могла дождаться своей остановки, слезла и взяла извозчика. Руки у нее похолодели, губы слегка дрожали. Что она скажет Фохту, если застанет его дома, ей не приходило в голову. А если не застанет, сядет на пороге и будет сидеть, пока он не вернется. Извозчик вез по скверной, захолустной улице, мощенной только на середине. Справа и слева ютились деревянные домики с крышей треугольничком и с окошками, мутными, как глаза новорожденных. Было бы странно и приятно, если б Фохт жил в одном из таких домиков. Но он жил вовсе не в нем. Номер 187 стоял на углу улицы, с открытыми широкими воротами, — за ними находился извозчичий двор. Это был каменный двухэтажный дом с бакалейной торговлей внизу. Улица перед ним чернела в конских помоях, а на крыльце густо пахло кошками. Расспросы установили пребывание Фохта на втором этаже слева. Медленно поднялась Любовь Адриановна по лестнице, чувствуя, как колотится у нее сердце.

На площадке второго этажа, возле самой входной двери, маленький полуголый мальчик сидел на горшке и с серьезным видом исполнял единственное по возрасту дело, которое вменялось ему в обязанность. Из передней виден был уголок кухни, откуда неслись чад и запах жареного сала. Кто-то стоял там и громко разговаривал, видимо через стену, с другим человеком.

— Я ему говорю: ты, говорю, не смеешь запрашивать, когда при свидетелях назначил сорок… Что? Конечно, при свидетелях, божиться тебе стану, что ли!

Через стену выражено было сомнение, но тут мальчик, сидевший на горшке, громко закричал:

— Папа, папа, чужая тетя пришла!

И вот из облаков чада и кухонного запаха к Любови Адриановне вышел невысокий человек в парусиновом пиджаке, в грязной, не застегнутой на груди рубашке, растрепанный, с острым запахом лука изо рта. Этот человек был Андрей Фохт.

Любовь Адриановна в совершенном ужасе смотрела, как он подходил. Фохт наконец разглядел ее и узнал. Он побагровел так, что даже плешивая часть головы налилась у него кровью. Как и все люди, чье обаяние заключается не в них самих, а в известных аксессуарах, которыми они время от времени пользуются, — он почувствовал себя навеки погибшим в глазах Любови Адриановны. И от этого, от стыда и нежелания показать свой стыд, он суетливо кинулся к ней, поцеловал ей руку и начал униженно извиняться — не как свободный художник Андрей Фохт у флиртовавшей с ним дамы, а как плебей у сытого и выхоленного человека из другого мира.

Любовь Адриановна двигала губами, но они не издавали звука. На ее счастье, из кухни вышла жена Фохта — высокая, худая, немолодая женщина с довольно интеллигентным лицом и совершенно гнилыми зубами,

— Вы к Андрюше? — произнесла она очень приветливо. — Тут у нас беспорядок, пройдите в гостиную. Андрюша, что ж ты стоишь?

— Вы, должно быть, относительно уроков? — с интересом продолжала допытываться супруга Фохта. — Теперь он как раз свободнее.

— Да, я хотела… Я собираюсь просить Андрея Альбертовича заниматься с моим старшим сыном, — запинаясь, произнесла Любовь Адриановна, благословляя в глубине души свою спасительницу.

Через несколько минут все было улажено и договорено. Простившись с семейством Фохт, Любовь Адриановна сошла по лестнице и снова увидела улицу с черной лужей и бакалейной торговлей. Но могу в точности описать вам ее душевное состояние. В последнем взгляде Фохта, проводившем ее, ей почудилось что-то жалкое и устыженное, что-то похожее на прежнего задумчивого скрипача с челкой на лбу, прикрывавшей плешь, и с такими тонкими, нежными пальцами. Ведь был же он все-таки интересен с эстрады под белым, прямым электрическим светом. Бедный Фохт!..