Анатолий Тоболяк - Папа уехал

Папа сразу спросил: «Где Поля?» — а тетя Вера смотрела на меня, потом на него, потом снова на меня. И мне:

— Ты почему не в школе? Зачем сюда пришел?

— Маму позовите! — сказал я. — Быстрей!

— Ты мне не приказывай, мал еще, — одернула меня тетя Вера. — А ты, Леонид, совсем голову потерял. Зачем его притащил?

— Позови Полю, Вера. Пожалуйста. Я…

— Что ты? Ты свое дело сделал. Теперь ей расхлебывать. Все вы одинаковы. Вас бы сюда! Не позову. Уходите.

И она не позвала бы, потому что я же слышал, как она твердила маме утром: «Дурой будешь, если оставишь», но, наверно, у мамы ёкнуло сердце от догадки, что мы здесь, или ей уже сказали, что мы здесь, — и вот она показалась в коридоре, тоже в халате, как тетя Вера, но не в белом, а в сером, и в каких-то ужасных огромных шлепанцах, бледная такая, на себя не похожая, а на какую-то несчастную, голодную нищенку, — просто смотреть невозможно от жалости.

Тетя Вера на нее сразу накинулась:

— Ты зачем пришла? Кто тебе разрешил? — И все, кто был в этом приемном покое, стали на нас смотреть, давно уж смотрели.

А мама из-за перегородки сказала тихо:

— Лёша! — Меня увидела.

Тогда тетя Вера выругалась сквозь зубы:

— Черт вас возьми! Пройдите сюда, что ли. — Открыла дверь и впустила нас всех в маленькую комнатку, в раздевалку какую-то, где висели халаты и пальто. И сама зашла вместе с нами и маме приказала: — Пять минут, не больше. Твоя очередь подходит.

А мама стоит в этом страшном старом халате, запахивает его на груди и на шее. А папа тете Вере:

— Уйди, Вера, пожалуйста.

А она:

— Нет, не уйду.

И мама ее поддержала:

— Не уходи, Вера. — И папе тихо: — Зачем ты пришел?

Папа весь скривился, как от боли, бровь у него задергалась, задралась вверх, он начал горлом сглатывать и говорить:

— Поля, послушай… не делай этого. Я тебе обещаю. Вот при Лёшке, при Вере обещаю… это в последний раз случилось. Больше такого не будет. Ты можешь поверить? Последний раз.

Мама покачала головой, а у самой слезы на глазах. И у меня опять начинает жечь. Да что это такое! Что за жизнь такая!

А папа ее взял за руки и бормочет, весь скривившись:

— Поля, я прошу… Я же при Лёшке говорю первый раз. На всю улицу могу крикнуть. Все. Никогда. Ни капли. Юлькой клянусь, Поля.

И я уже не понимаю, как после таких слов мама может молчать, как она может молчать и смотреть на папу молча, почему она не засмеется, не понимаю, после таких слов и не заплачет уже другими слезами — радостными, не понимаю! Я к ней кинулся:

— Мама, ты что! Папа же говорит! Ты что, мама! Он же обещает, ты что, не слышишь? А с ребенком я сам буду возиться, не бойся! Юльке веселей будет, мне тоже. Папа, скажи еще раз! А вы уходите, тетя Вера! Уходите, тетя Вера!

И выталкиваю ее, выталкиваю.

А тетя Вера сквозь зубы: «Ах, черт возьми!» — и как хлопнет дверью, будто здесь не больница, — ушла.

Мама помолчала и сказала:

— Ты столько раз обещал, Лёня. Я уже со счету сбилась. Ты опять не сможешь.

— Смогу, Поля. На этот раз смогу, — папа умоляет. — Не сволочь же я последняя…

— Мама, поверь папе! Пойдем отсюда. Поверь папе — пойдем!

— Уйди, Лёша. Подожди на улице, — попросила мама. И стоит как неживая, с опущенными руками.

А на улице солнце такое сильное! Припекает по-весеннему.

Они не скоро еще появились, минут через двадцать. Я уже весь забор обтер, куст обломал и изжевал веточки, весь издергался, когда наконец показались на крыльце.

«Здравствуй, мама! С праздником!

В нашей квартире невозможно пройти — всюду воздушные шары. Это Юлька безумствует, заставила накупить две дюжины. Я надсадил легкие, надувая их. Завтра пойдет со мной на демонстрацию и по сему поводу крутится перед зеркалом, прихорашивается. Что-то будет при таких темпах развития!

А я отпустил бородку. Да-с! Хорошая получилась бородка, семейство одобряет. Клинышком. А также стопроцентно пижонские усики, Юлькину усладу. Дергает их почем зря.

Лёшка в день своего тринадцатилетия получил от нас в подарок велосипед новой модели. В сентябре, по нашим подсчетам, появится еще один велосипедист.

Не болей! Передаю ручку мастеру писем.

Здравствуйте, мама! У нас все в порядке. Все здоровы. Уже начинаем подумывать об отпуске. Сначала полетим к Вам, а потом — к моим в Ташкент. У меня к тому времени уже будет бо-ольшой живот. Ну, ничего, как-нибудь. Будьте здоровы.

Бабушка, здравствуй! Это я, Лёшка. Как поживаешь? Я скоро разделаюсь со школой. Учусь хорошо, молодец я. Читаю сейчас Тургенева. До встречи!»

Родители Светки на все лето уехали, и ее забрали с собой на юг. Так быстро смылись, что мы даже толком со Светкой не попрощались. И вдруг без нее наш город стал такой пустыней, что я чуть не взвыл от тоски. Тут меня спровадили в лагерь. Сашка Жуков тоже поехал в этот лагерь под названием «Взморье».

Вот когда можно было в футбол гонять без оглядки на Юльку и уроки — хоть запинайся! Но что-то со мной произошло: я стал плохо играть. Будто мне ноги заменили, какие-то протезы поставили — ни быстроты, ни удара, ничего не осталось. И азарт пропал. Нет азарта, понимаете! В общем, меня физрук предупредил после одного ответственного матча: «Ты, Малышев, кончай филонить, или…». А я ответил: «Ну и ладно! Выгоняйте!» — снял бутсы и пошел, не оглядываясь, в свой корпус. Даже не обиделся, не рассердился. Зачем мне футбол, когда любовь моя где-то на юге купается и даже ни одного письма не напишет?

И с рыбалкой что-то не клеилось: то не ловится, то крючки пообрываю — и вот лежу на спине и гляжу в небо, где облака плывут. Книжки только и спасали, а то бы загнуться можно от тоски. Пустыня, говорю!

Я уж стал подумывать — не сбежать ли домой, там хоть с Юлькой буду возиться и забудусь, — а тут как раз папа приехал.

Мы собирались на обед в столовку, и вдруг в палату входит вожатая и объявляет:

— Жуков! Малышев! Идите к воротам.

Мы с Сашкой переглянулись и помчались. У меня ноги ожили, бегу что надо. Суббота была, и погода солнечная, вот они и понаехали, родители. Целый автобус. Стоят за воротами с авоськами и сумками, как неприкаянные, а дежурный Буслаев из старшего отряда закрыл калитку и командует:

— На территорию нельзя! — Доволен своей властью, выпендривается.

И нас остановил:

— Вы куда? С территории нельзя! — Будто мы в тюрьме. Я ему сказал: «Пошел ты!..», оттолкнул — и к папе. Сашка за мной. Папа обнял меня. Дядя Юра сказал: «Привет, орлы! Крепко вас тут стерегут», — Сашку подхватил под мышки, поднял в воздух.

На папе была ковбойка с закатанными рукавами и джинсы. В руке портфель. Он подстригся, что ли: волосы короткие, бородка маленькая, глаза блестят.

Я сразу спросил:

— А где мама с Юлькой?

— Он ответил:

— Юлька простыла, собачонка. Чихает, кашляет. Рёву задала, хотела ехать. Ну, как ты тут?