Зоя Журавлева - Выход из Случая

До «Фонтанки» на этом перегоне кривых! Летишь — как в стену. Федор, когда зайцем ездил в кабине, все кричал: «Сейчас врежемся, да?!» — «Нет, еще не сейчас». — «А потом, пап, врежемся, да?!» Что-то тут метростроевцы все обходили, — плывун небось. И сейчас подтекает на рельсы, сооруженцы заплаты ставить не поспевают. Как Лягва скажет: «Хорошо, с помпой будем ездить! Подключишь помпу к автоведению и шпаришь себе..» Похоже — будем, вон как течет…

Шалай, конечно, мужик тяжелый, злопамятный, будто кошка, но раз уж идти — то к Шалаю. Все правильно. Кто хотел, тот понял. Денек. Комаров-младший на Голована настучал, так ведь это Голован понял. И не один Голован. А Комаров-старший — на собственного зятя, выходит. А как быть? Ждать, пока подлость сделает? Искать к его сердцу обходительную дорожку, чтоб гвоздиками пахло и разговор был деликатный, не задевающий самолюбия? Светка небось искала, не без того. Павел и сам не раз пытался говорить с Гущиным. Не понимают друг друга. Слова вроде те же, а смысл — разный. Скользкая штука — слова у скользкого человека…

Все, еще один виль. Последний. «Фонтанка» брезжит. Выскакивает, как прыщ под носом, ждешь — а будто вчера поставили станцию, выскочит. Нехороший подход, если кто с платформы сорвется. Не затормозишь.

14.10

Курсанты группы М-24, сдавшие только что последний экзамен на звание машиниста, толпились в коридоре техшколы, ждали, пока комиссия обсудит отметки, судьбу их решит. Возбуждение еще не схлынуло, наоборот — вырывалось сейчас, они были взвинчены, крепки задним умом, полны иронии и сарказма, задевали друг друга, не жалели себя.

— Ну, я мешок! В билете стоит — «бакелитовые колодки». Как рявкну: «Бакелитовые колодки раньше делались из чугуна…» Председатель, гляжу, глаза вытаращил: «Повторите!» Я повторил. «У вас вопрос — бакелитовые колодки». А я снова, как попугай: «Бакелитовые колодки раньше делались из чугуна…»

— Ты, Грищук, у нас вообще слаборазвитый!

— Мешок! Мне — бакелитовые, я — из чугуна, хоть меня режь…

— Всё. Только вздохнул! А этот опять: «Еще один дополнительный вопросик, Воронин!.. Какая модернизация проведена за последнее время в электрической схеме вагона «Е»?

— Он всегда это задает, ребята ж предупреждали. «Какая модернизация в педали безопасности?», «Какая модернизация в чайнике для заварки?» Ха, он знаешь сколько на этом сыпал? Тимофеева осенью сыпанул, Тимофеев рассказывал. Модернизация все!

— Извините, говорю, очень волнуюсь. Если я и правда волнуюсь? Ни черта не вижу на схеме — волнуюсь, ослеп.

— Ослеп — на трассе нечего делать…

— Федька, ловко тебя Мурзин, а? «Раз вы, Комаров, такой принципиальный у нас, осветите-ка нам, пожалуйста, то-то, се-то…»

— Ничего, Комар осветил!

— А председатель так тоже заулыбался, ехидно: «Как же, Комаров, как же, слышали, слышали. Надеюсь, ваша теоретическая подготовка не отстает от сознательности…»

— Да чего ты пристал к Комару?

— Не, зря все-таки. Ну, обошлось человеку, зачем же лезть?

— Заснули они там, что ли?

— Подождешь, Стрекалов, не за деньгами в кассу!

— Заходите! — крикнули наконец из-за двери.

Курсанты выстроились вдоль стенки класса. Кто не сильно уверен, жался в заднем ряду, прятал лицо за спины первых. Комиссия тоже привстала над длинным столом. Председатель зачитывал список:

—.. Борзаев — четыре, Грищук — тройка, слабая подготовка, надо учесть, Воронин Станислав… Комаров— пять… Плеткин… Матвеева — отлично, молодец… Щелоков — пять… Усин — три, зажимаешься на экзамене…

Председатель вздохнул и поднял глаза:

— Особо должен сказать о Демичеве. Не сдал, круглое два. Никакого понятия, курсант Демичев! С завтрашнего дня вернетесь в свое депо к исполнению прежних обязанностей помощника машиниста. Всё, свободны!

Демичев, статный, в щегольских усиках, стоял как раз в первом ряду, улыбался чему-то, первым выскочил из класса, едва отпустили.

Единственная в комиссии женщина, начальник техшколы, вздохнув, поглядела ему вослед. Нет, даже не оглянулся. Учили, учили…

— Кто куда, а я в буфет, — сказал председатель.

— Ребята, схемы помогите свернуть…

— Петька, я с тобой!

— Куда — со мной-то? Я спать.

— А в кино?

— Ладно. В кино буду спать. Давай!

Класс быстро пустел. В настежь раскрытые окна клубами вливался прохладный воздух и теснил табачную духоту. Сквозняк шевелил на столе бумажки, которые никому теперь не нужны. Отметки с вопросами возле них, фамилии в кружочках, тайные раздумья членов приемной комиссии.

Кругленький инженер Мурзин задержался еще возле Федора Комарова, сказал добродушно:

— Я уж отцу твоему говорил сегодня. Голована, конечно, не одобряю. Но и с тобой, Комаров, не хотел бы — по секрету скажу — работать в одной кабине, мало ли что случись…

— А я бы хотел?! — Федор дерзко вскинул глаза.

— Ого, — добродушно удивился Мурзин. Хохотнул.

Рябоватый курсант, случившийся рядом, тотчас поддержал Мурзина:

— Вот и я говорю… На кой ляд?

— Идите вы к черту! — сказал Федор громко и зло.

Выскочил в коридор, громыхнув за собой дверью.

Женщина, начальник техшколы, вздохнула, не поднимая глаз, дальше стала закатывать в рулон схемы.

— Ого, — повторил Мурзин. Сделал всем ручкой, вроде общий поклон, тоже покатился из класса.

Шура Матвеева подскочила к курсанту, гневно уставилась в рябоватое лицо, красивое все равно сквозь рябины. Широкие скулы ее пошли темными пятнами.

— Ну, чего я сказал-то, Шур?!

— Мне не звони, понял? — выдохнула.

Тоже выскочила из класса.

Курсант сразу будто слинял, смотрел теперь потерянными глазами.

— Щелоков, помогите схемы снести в учительскую…

— Схемы? Да, конечно, Вера Никитична.

Кинулся к начальнику школы, словно век томился без дела. Обхватил рулоны, прижал. Глаза все были потерянные.

— Куда?

Женщина вздохнула. Сразу забыл — куда…

Федор стоял у окна в пустом коридоре верхнего этажа техшколы. Не шевельнулся на Шурины шаги. Она стала рядом молча.

Глядела на деповской веер. Состав вылез из рампы и ползет, постукивая, по четвертому пути. Отец когда-то монтировал на полу такую игрушку — пути, стыки, вагончики. Шурка лезла: «Сама хочу! Сама!» Отец посмеивался: «Эта игра, Шуренок, умения требует, чтобы играть». — «Буду играть!» — сердилась Шурка. Отец уже запустил. Крошечные светофоры моргнули, яркий поезд выскочил из яркого домика и побежал по кругу. Шура схватила рукой паровоз, обрушила рельсы, вагоны посыпались под откос в ядовитую зелень игрушечного газона. «Все равно буду играть!»

Теперь можно играть, права есть.

— Уехать, что ли, куда-нибудь к черту, — вдруг сказал Федор.

— А ты не слушай!

— Не слушаю, а надоело слышать весь день. Свет, что ли, клином сошелся в этой Трубе?! Взять да уехать…