Василий Белов - Целуются зори

Егорович взглянул, почитал и отвернулся. Почитал снова… «Ла… Ласе… Дассаля!» Улица Лассаля! Зять Станислав живет на улице Лассаля, ох я недотепа!»

Он так обрадовался что даже вспотел: «Лассаля, 77 — два топорика! Квартера пятьдесят!»

— Милок! — радостно обратился он к прохожему парню. — Теперь, значит, зять Станислав…

— Что? — Парень покосился на транзистор. — В Москве покупали? Четыре диапазона…

Парень крутнул что-то, и приемник заиграл.

— Лассаля, на улицу Лассаля как мне идти?

— Лассаля, а не Лассаля. — Парень показал. — Вон рядом, за углом.

…Егорович зашел в подъезд с громкой музыкой. Он колотил и вертел приемник, но музыка играла еще громче. Наконец он случайно зацепил за переключатель — приемник смолк, осталось одно шипение. Егорович поднялся на самый верхний этаж и у дверей пятидесятой квартиры увидел свою кадушку. Глядя на нее, Егорович нажал в раздумье звонок. На пороге появился полупьяный Стас.

— Это… — Егорович растерялся. — Тут, значит, зять Станислав где живет?

— Что?

— Станислав, зять…

— Ну, я Станислав. Получилась заминка.

— Вот, значит, это… Верка, дочка… Нет, видно, не тут.

— Пахан? — вдруг восторженно заговорил Стас. — Точно! Заходи! Будь как дома! Так? Мы сейчас в магазин, так? Верку в кооператив! Так, головной убор снимаем. Все! Головной убор сюда. Так? Жена! Встречай гостя!

Случайности… Кому же первому пришел в голову этот хитрый термин? Когда я окончательно убедился, что в кино мне со своим сценарием не пробиться, я решил напечатать его в журнале. Знакомый редактор давно просил рукопись Я послал его в журнал и снова набрался терпения. Однако редактор ответил мне отказом. Он сообщил мне, что журнал сценариев не печатает. Странно: не по его ли совету я поставил на рукописи подзаголовок — «Киноповесть»? По совету же другого тоже хорошего и интересного литератора я послал «киноповесть» в другой, тоже «толстый» журнал. Этот журнал молчит уже много лет.

Вот это, я понимаю, случайности! Редакторы — все они либо друзья, либо знакомые — мужественно молчат, они просто игнорируют меня как автора. А когда я случайно встречаюсь с ними, они делают вид, что ничего не произошло.

Так же как Николай Иванович, который пришел со старухами на «квартеру», то есть домой к Акимовне.

Это начиналась третья «мушкетерская» ночь.

— Еще, Николай Иванович, чашечку!

— Нет, Акимовна, спасибо.

— Да ты бы дровец-то поколол пока?

— Да я как… Я это с почтением. — Николай Иванович ругнулся про себя. — Топор-то есть?

— Есть, есть. В сарайчике топор-то, — сказала Акимовна.

— Нет, Акимовна, вроде топор-то в чурке. Фаинка утром колола, да в чурке и оставила, — сказала Настасья.

— Ну дак и ладно. Поколи, Николай Иванович, по силе возможности.

Николай Иванович ушел колоть дрова, а Настасья закрепила его положение.

— Ты уж, Акимовна, пусти его ночевать-то.

— С богом, девушка, с богом. Можно в комнате, а можно и в сарайке постлать.

— Ну и ладно, ночи теперь теплые. Да где у тебя квартирантка-то? Фаинка-то?

— Лучше не говори! Ноне у нее два выходных, бегает где-то. С утра парня в солдаты провожали, так и она тут была, парень-то с ихнего производства. Пляску подняла. Ушла, да и нету до экого время. — Акимовна пошептала что-то на ухо Настасье.

— Ой, ой! — Настасья всплеснула руками. — Ой, глико, что делается-то, ой…

— До того, милая, народ избаловался — бога не чувствуют, все только вино пьют.

— Пьют, Акимовна, пьют, девушка. Ведь вон и в деревне до того мужики допили, что ничего уже и не понимают. А в городе-то?

— Ой, ой, и не говори, — сокрушалась и Акимовна. Дровяная груда за сарайкой была уже очень большая, а Николай Иванович хрястал и хрястал, колол чурки через плечо. Поленья со звоном разлетались в стороны. Лешка в сарайке, потревоженный, перевернулся на другой бок и продолжал храп.

В стену сарайки ударило очередное полено, и Лешка вдруг перестал храпеть, очнулся. Сел на помосте, не зная, где он и сколько времени. Огляделся, ничего не понимая. За стенкой кто-то колол дрова. Лешка встал, походил. Выхода не было, дверь была заперта снаружи. Лешка нащупал берет Стаса, натянул на голову, стал вспоминать, что произошло. Он пособирал по карманам денег: оказалось пять рублей вместе с мелочью. Как раз на пароходный билет…

Лешка пнул какой-то горшок, забегал по сарайке, заметался. Потом спокойно одумался. Нашел щелку в дощатой стене и начал тихонько расшатывать и отдирать доску. Стенка выходила не во двор, а на улицу. Лешка раздвинул доски и высунул голову в отверстие. Улица была пустынна, лишь в конце ее мелькнул автобус. Лешка протиснулся меж досок, поднатужился и вылез. Сдвинул доски, сделал, как было. Потрогал дыру на брюках, огляделся и сиганул через канаву. Оглянулся еще и сиганул снова. Он дальше и дальше, мелкими перебежками, удалялся от места своего заточения.

Теперь, после всех похождений со Стасом и Шубиным, он знал дорогу на пристань.

Акимовна, ничего не подозревая, раскладывая пасьянс, рассказывала:

— …Вот, матушка, какая случилась страсть-то. Девушка-то была одна у отца с матерью, наряжали ее как славутницу и работать не давали, все берегли, а она и не послушалась, поступила в швейную. Ухажера хорошего завела, парень не пьет, не курит, с полным дипломом. Вот он один раз и уехал в командировку…

— Парень-то?

— Да. А девушка вот невеселая такая ходит, не пьет, не ест. Пришла домой-то, да и говорит: «Мама, дай-ко я полежу на диване, больно уж у меня голова болит». Легла она ввечеру, а утром матка будит ее. Не встает девушка-то. Ну, матка-то думает, пусть поспит дочка-то, пусть отдохнет, да и ушла в магазин. Проходила-то долго. Пришла и видит, что дочка-то все на том бочку лежит.

— Не вставала? Ой, ой!

— Не вставала, милая, не вставала. Как поглядела на дочку-то, так вся и обмерла: девушка-то была неживая.

— Мертвая?

— Мертвая, милая, мертвая, а одна и была у родителей-то. Вот потужили, поревели день-другой, попричитали, да делать нечего, надо хоронить девушку-то. Гроб сделали, обрядили честь честью, могилу выкопали, да и повезли. А парень-то из командировки до сроку приехал.

— Болела, видать, душа-то!

— Да. Приехал, да и побежал к ней на работу. А какая, милая, работа, ежели ее уж зарывать повезли? Три дня прошло, три ночи, как уснула девушка-то. Он домой к ней побежал — дом-то на замке, только собака воет. Суседи-то ему и сказали, что хоронят девушку-то. Вот он как птица прилетел на кладбище-то…

— Сердешной, в экой-то изополох…

— Да. Как гроб-от увидел, зашелся весь, да на гроб-от, на девушку-то и пал, будто подкошенный. Тут она и очнулася. Три дня и три ночи спала, чуть не похоронили.

— Очнулася?