Василий Белов - Целуются зори

— Ну парень!

— Давай, давай, хорошо!

— Беру, — коротко заключил Лешка, но в магазине поднялся такой шум, что Лешкины спутники перепугались и уже тащили его на выход.

— Заведующий?

— Куда смотрит заведывающий?

— Безобразие!

— Что безобразие? — защищался кто-то.

— Ему что, разве нельзя попробовать? Подумаешь, принцесса на горошине.

— Хулиган какой!

— Кто хулиган, я, что ли, хулиган?

— Вы, конечно, вы!

— Ну, знаете…

— Чего с ним разговаривать, он же пьян!

— Сама ты пьяная, дура шпаклеванная.

— Что? Что ты сказал?

Виновника шума уже позабыли, но спор разгорался. Публика разделилась на два антагонистических лагеря… Путешественники, стремясь от греха подальше, быстро выпростались на улицу, завернули за угол и отдышались в каком-то скверике.

Поперек скверика было натянуто большое полотнище с надписью: «Горячий привет участникам слета передовиков с/х-ва!»

— Добра гармонья-то, — сказал Николай Иванович.

— Добра, — сказал и Егорович, а Лешка заключил разговор:

— Ладно, завтра куплю. Надо бы это… пообедать. У меня уж кишка кишке бьет по башке. Так и загнуться недолго.

— Да где обедать-то?

— Как где? Мы в ресторан уговаривались.

Николай Иванович озабоченно молчал. Егорович почесал затылок:

— А что, Николай Иванович? Хоть поглядим.

— Ну! — Лешка решительно встал со скамейки.

Они без труда нашли ресторан, но в вестибюле швейцар, не допив свой чай, загородил дорогу:

— Нельзя???

— Нельзя. В таком виде нельзя.

— Мы пообедать.

— Сказал, нельзя. Вот ему можно, вам нельзя. — Швейцар отделил одного Николая Ивановича, который был в галстуке. — Надо чтоб галстучек, чтоб рубашечка… Нельзя, граждане.

— Ну ладно, папаша. Мы, это… потихоньку! — подмигнул Лешка.

Швейцар понял этот жест на свой лад. Он молча принял Лешкину шляпу, сержантскую фуражку Егоровича и кепку бригадира. Поднялись наверх по ковровой лестнице, мимо зеркальной стены.

Даже бывалый Лешка слегка опешил при виде громадного зала. Сидели парочки, дымя сигаретами. Кое-где гудели от первоначального возбуждения голоса посетителей.

— К вам можно? — бодро спросил Лешка, остановившись у крайнего столика. Двое неопределенного возраста посетителей многозначительно переглянулись.

— Па-жалуста! Сколько угодно! Один даже сходил за пятым стулом:

— Шубин! Меню папаше! Быстренько!

На столе стояло три бутылки пива и какая-то закуска. Двое продолжали разговор:

— …Я ему говорю, ты салака против меня, так? Ты, говорю, Стаса еще не знаешь. Я, говорю, я тебе, Стас, я не какой-нибудь фраер, так?

Стас бил себя в грудь кулаком, Шубин слушал. Тем временем Лешка с видом знатока читал меню:

— Осетрина заливная — ноль пятьдесят три, солянка сборная — ноль девяносто, шаш… Шашлык из свинины, хм… ром… ромштекс! Ромштекс будем?

Егорович был ошеломлен окружающим блеском.

— Цыплята таба… — читал Лешка. — Табака… два двадцать восемь, ничего себе! Надо бы попробовать.

— Нет, мне дак лучше без табаку, — очнулся Егорович. — Суп-то есть?

Супу никакого не оказалось, и все сошлись на окрошке.

— Ну а как насчет этого… горючего? — спросил Лешка.

— Не надо! — сказал Николай Иванович. — С ночлегом еще дело не сделано.

— Ладно уж. По сто можно.

В это время Стас обернулся к Егоровичу:

— Ну что, дед, как она, жизнь? Ничего?

— Да ведь что… Добро, ладно…

Девушка! На минуточку, подозвал Стас официантку — Портвейн и счет сразу. Лешка тоже быстро сориентировался.

— Девушка! Значит, так… коньяк пять звездочек есть?

— Коньяку нет, есть перцовая.

— Тогда перцовой.

— Сколько^ Кушать что будем? — Она так же, как продавщица, глядела куда-то поверх голов.

— Значит, так. Перцовой триста.

— Перцовой нет, есть коньяк пять звездочек.

— Коньяк триста…

— Брали бы сразу бутылку!

— Давай бутылку. Окрошки три, ромштекс — три, чаю три, хлеба шестьсот.

Официантка ушла и тотчас принесла соседям бутылку портвейна, забрав у них трешник.

— Шубин? А ну живенько! — распорядился Стас и налил себе и Шубину пива. Шубин разлил портвейн Лешке, Егоровичу и Николаю Ивановичу.

— Не надо, нет. Вы что? — удивился Николай Иванович.

Но Стас был неумолим:

— Тс! Мальчики! Все в ажуре! Ну? Я что? Я от всей честной души. Нет, прашу! Не будем фраерами, прашу! Пахан? Взяли, поехали!

Он угощал так энергично, так упрямо, что делать было нечего: боясь обидеть человека, спутники чокнулись и выпили, заглушая в себе какие-то предостерегающие голоса. А когда выпили, то и самим пришлось угощать соседей. Стас быстро разлил заказанную Лешкой бутылку.

Зал был теперь набит битком. Путешественники слегка отмякли, говорили уже по-другому. Стас хлопал Егоровича по плечу:

— Пахан? Держи! Ты вот старый уже, так? А я с тридцать пятого, так? В Салехарде был, да? А в Норильске? А я был, гад буду!

— Добро, ладно… — Ни в Салехарде, ни в Норильске Егорович не бывал. — У меня тоже это… Зять, значит…

Вдруг невдалеке оглушительно грянул оркестр, и могучий бас обрушился с эстрады: «Вьюга смешала землю с небом». Лешка, не замечая предупреждающих взглядов бригадира, в бесшабашном отчаянии заказал еще. Стас галантно пригласил к столу какую-то веселую девицу. Вскоре они пошли выделывать твист. Лешка важно курил и не обращал внимания на Николая Ивановича, который сердился и предлагал уйти. Стас с девицей опять сел за стол и разлил остальной коньяк. Какой-то парень подошел к ним:

— А ну выйдем на пару слов!

— Что? Салага! А? Что он хочет?

Парень отошел к своему столику. Но когда коньяк был допит и Стас повел Лешку в туалет, в коридор вышел и этот парень. Вскоре оттуда послышался крик, визг и звон разбитого стекла. Оркестр смолк, появилась милиция. Лешка, как он рассказывал после, бросился разнимать дерущихся. Патруль милиции выволок из коридора на улицу всех, прихватив, видимо, и Лешку. Егорович с Николаем Ивановичем остались за столиком одни. Подошла официантка:

— С вас тридцать три восемьдесят.

Николай Иванович поглядел на Егоровича. Егорович — на Николая Ивановича.

— Это… у меня десятка, зять Станислав…

— И у меня только тридцать рублей.

Но делать было нечего, Николай Иванович достал бумажник. Они рассчитались и вышли из шумного, прокуренного ресторана.

Был уже вечер. Улица полнилась шипением подошв о затвердевший асфальт, гуляющие нарядные люди шли и шли. В парке играла музыка, там изредка, высоко вверху, вспыхивали ракеты.

— Сдачу-то всю дала? — спросил Егорович, когда немного опомнились.

— Вроде всю.

— Говорил ведь, не надо ходить.

— Говорил! Ничего ты не говорил! — обозлился Николай Иванович.

— Хоть нас-то отпустили. Могли бы и нас…