Сергей Сартаков - Горит восток

А утомленные ноги совсем уже не носили Порфирия. Дрожали в коленях, подгибались, и проще всего было бы упасть и заснуть где-нибудь здесь, привалившись к забору. Но этого он не мог сделать. Он должен был прийти домой. Порфирий стиснул зубы и повернул влево.

Когда уже закончились линии больших новых домов и начались обычные слободские постройки, Порфирий не выдержал, присел на скамейку, откинул голову к забору.

Кто-то тронул его за плечо. Было по-прежнему темно, однако Порфирий различил, что перед ним стоят двое — мужчина и женщина.

Больной? — участливо спросил Порфирия мужчина.

А? — не понял было Порфирий. — Нет, я не больной.

А почему же ты стонешь?

Я? Разве я стону?

Может, тебе надо помочь?

Ничего мне не нужно, — сказал Порфирий, — ничего. Так это я… малость устал… Пойду.

Он едва не закричал, поднявшись со скамейки, — такая острая боль пронзила ему ноги.

Где мне тут ближе выйти на дорогу к заимкам? — спросил он, придерживаясь рукой за забор.

К заимкам? За Уватчик? — сказала женщина. — Так это лучше всего сейчас свернуть в этот вот переулок, а потом…

Зачем же, Груня? — перебил ее мужчина. — Там накопаны канавы. Лучше пройти до третьего переулка, а возле лавки Могамбетова…

Могамбетова? — переспросил Порфирий. — Лавку Могамбетова я знаю. Оттуда найду.

Они пошли рядом. Каждый шаг Порфирию давался большим напряжением воли, так сильно ныли и болели у него ноги. Лучше бы он не садился! Может быть, остановиться, дать этим людям уйти вперед? Зачем он идет рядом с ними? Слушает их разговор… Словно он для них друг или хороший знакомый. Но так манили и влекли к себе их тихие, сдержанные голоса!

Ванюша, — говорила Груня, — как придем домой, ты с чердака достань мне шайку, я самовар вскипячу да твою синюю рубашку постираю. В чем ты завтра на работу пойдешь?

В ней и пойду. А стирать ее нечего. Она еще не грязная. Ведь ночь уже, а ты и так устала.

Успею небось. Я не хочу, чтобы ты на работу ходил у меня в грязном.

Да ведь все равно рубашку мазутом я сразу испачкаю! Как ни берегись.

Ну и пачкай. А я все-таки тебя из дому выпускать буду в чистом.

«Живут люди как хорошо, — без всякой зависти подумал Порфирий, — дружные! С ними бы знакомство свести…»

Почему-то вдруг в памяти всплыла душная, полыхающая зарницами ночь у Чалотского распадка; мальчик, который отдал ему свой калач; веселые девахи Денка и Пелагея, их разговор о любви; потом вспомнилась спокойная, строгая Дарья с ребенком. Как много на свете хороших людей! Тесней, тесней надо с такими…

Опять до него долетели слова Груни. Она говорила про какой-то подарок мужа, про голубое платье.

Порфирий заковылял в сторону.

Куда ты, прохожий человек? — окликнул его Ваня. — Тебе рано еще сворачивать. Вон в следующий переулок.

А я теперь знаю уже.

Ну, прощай тогда.

— Прощайте! — крикнула и Груня. Порфирий проводил их глазами.

Эй! — вдруг беспокойно окликнул он.

Чего тебе? — отозвался Ваня из темноты.

Вы чьи по фамилии?

Мезенцевы. Знаешь, что ли?

Нет…

Порфирий сказал неправду. Он вспомнил. Да, он знал их. И того и другого. Когда они еще не были женаты.

Это случилось осенью, в воскресный день. Иван и Груня под ручку шли низом по берегу Уды. К ним привязалось пятеро подвыпивших парней. Злой шутки радп они хотели загнать эту парочку в реку… Свистя и нахально посмеиваясь, парни стали теснить их к самой воде. Иван стоял впереди, побледневший, зная, что ему одному с пятерыми не справиться. Груня прижалась к нему плечом, а на ноги ей уже плескались холодные мелкие волны. Порфирий все это наблюдал сверху, с обрыва. Что угодно, но видеть несправедливость Порфирий равнодушно не мог, коршуном упал он с обрыва и раз за разом, прежде чем они успели опомниться, побросал всех парней в воду. И сам пошел, не дожидаясь благодарности, — ласковые и теплые слова почему-то всегда больно ему кололи сердце.

А сейчас ему было хорошо. Именно от этих ласковых, теплых слов, которые говорили друг другу эти люди.

Вот Иван подарил своей жене голубое платье. А он, Порфирий, что подарит? С чем придет? Выходит, как и прежде… Только что не пьяный… Э-эх!

Он дошел до переулка. Это лавка Могамбетова. Хитрый, скупой татарин. Это Гурдус его сюда перевез из Казани. Всё Гурдусовы родственники. Для Могамбетова Порфирий много работал. Дрова на всю зиму готовил ему только он. Могамбетов хотя и скупой, а давал помаленьку Порфирию в долг, когда тот пропивался и в доме есть было нечего. Не только товарами, раз даже деньгами рубль серебряный дал. Это когда Порфирий с Егоршей в тайгу собирался, рубить и плавить лес для Василева. Деньги Порфирий оставил Лизе. Могамбетову долг он не отдал. Когда приплыл он из тайги, был у него и заработок и… Тогда все и рухнуло.

С Могамбетовым Порфирий знал, как разговаривать. Твердой рукой постучал он в окошко.

Кто там?

Знакомый скрипучий голос. Это сам Могамбетов. На этот раз Порфирий не ошибся. Он назвал себя. Могамбетов не удивился. Только спросил через ставень:

Зачим пришел?

Насчет долга своего. Лавочник поворчал немного.

Зачим ночью будишь? Приходи днем, худой ты че-ловик, — но пошел открывать дверь.

Он встретил Порфирия в полосатых тиковых кальсонах, босой и с тюбетейкой на бритой макушке. Провел его в лавку с товарами, смежную с жилой комнатой. Здесь у него горела керосиновая лампа. Было душно. Пахло гвоздикой, лимонами и юфтевой кожей.

Уй, уй, какой ты сегодня! — сказал Могамбетов, оглядывая Порфирия. — Уй, как зарос волосами!

Вот и этот напомнил…

Могамбетов! Есть ножницы?

Есть. Конично, его дело, есть.

Постриги меня.

Уй! Я тебя постригать?! — воскликнул Могамбетов. — Давай про долг разговаривать. Плати — да уходи. Спать надо.

— Постриги, Могамбетов. Видишь, из тайги домой человек вернулся. Как таким придешь? Кто больше пострижет меня ночью?

Вирнулса, вирнулса, — прищурился Могамбетов и, хлопнув себя ладонями по тощим ляжкам, расхохотался: — Ай! Опять, его дело, крутить, вертить будешь.

vHe буду.

У Ивана Максимовича дом сгорел, тебе в каталажку сажать будут! — Он все хохотал, и Порфирий не знал, шутпт лавочник или говорит серьезно. — Уй, уй! Хороший мужик! Отдавай долг. Когда рубить, пилить дрова придешь?

Постриги, Могамбетов, — твердил Порфирий. — Дров я тебе напилю сколько хочешь.

Могамбетов наконец согласился подстричь. Еще всхлипывая от душившего его смеха, отыскал на прилавке ножницы и усадил Порфирия к порогу. Приподнял длинные космы волос.

Уй! Косы, его дело, плести можно. Где был, чем человик занимался?

Он часто защелкал ножницами, и Порфирий ощутил приятную прохладу на голове, Могамбетов ходил вокруг, что-то приговаривал — Порфирий ничего не слышал. Здесь, в этой духоте, наполненной острыми запахами, его тошнило. И в то же время неодолимо тянуло в сон. Чтобы не свалиться с табуретки, он обеими руками вцепился в сиденье. Могамбетов толкнул его в бок: