Сергей Сартаков - Горит восток

В сотне шагов от лужайки, откуда доносился уже дружный говорок, их встретил Порфирий. Лебедев поинтересовался, все ли в порядке.

А чего же? — ответил Порфирий. — Все в порядке. Буткин спрашивал уже Петра: приехал Плотников или нет? Петр сказал, что не знает, не видел.

Ну, значит, чует кошка, чье мясо съела, — засмеялся Лебедев. — А кто массовку открывать будет?

Долго спорили, но договорились, что Петр.

Ну и совсем хорошо!

Порфирий провел их густыми кустами к самой лужайке, поставил позади плотно сдвинувшихся в ряд рабочих из кружка Терешина, сам стал тут же. Никто на них не обратил внимания, все были увлечены спором Буткина с Петром.

Не понимаю, чего вы тянете! — нервничал Буткин. — Народу собралось достаточно. Условились открывать ровно в полдень, — он вынул карманные часы, поглядел на них, — а теперь уже без двадцати час. Начинайте.

Да ведь подходят люди еще, — возражал Петр.

Они будут подходить еще час целый! Я дорожу временем.

Открывайте! — крикнул Порфирий.

Это был условный знак. Петр пожал плечами.

Ну, раз народ требует…

Он открыл собрание просто: назвал Буткина и предоставил ему слово, не объясняя собравшимся, о чем будет тот говорить. Рабочие придвинулись плотнее, передние прилегли на землю.

Товарищи рабочие, — отрывисто сказал Буткин, оглядывая собравшихся, — мне поручено рассказать вам о Втором съезде Российской социал-демократической рабочей партии, в которой я состою. Мне также поручено рассказать вам, какие решения приняты были на съезде. Вы будете знать, за что и как борется Российская социал-демократическая рабочая партия. Итак, съезд открылся семнадцатого июля в Брюсселе. Закрылся он десятого августа в Лондоне. Чтобы узнать, что происходило на съезде, нам с вами приходится встречаться тайно, в лесу, под угрозой быть арестованными. Отсюда вы видите, как жестоко подавляют самодержавие и власть капитала всякую свободную мысль, как трудно бороться н отстаивать свои права…

Остро и угловато жестикулируя, он стал приводить примеры произвола царских властей. Говорил долго и все об одном и том же.

Это мы знаем, — выкрикнул кто-то из задних рядов. Его дружно поддержали.

Ч*то на съезде решили?

Съезд не решил всех поставленных перед ним проблем, — немедленно откликнулся на эту реплику Буткин, — а некоторые решил неудовлетворительно. Но главное сделано: определились точки зрения. Стало ясно, что опасность для социал-демократической партии заключается не только в царском самодержавии, но и внутри самой партии. А внутренний враг, как вы знаете, всегда самый опасный. Товарищи рабочие! На съезде принята и утверждена программа партии, то есть те цели, за которые она будет бороться. Эти цели — свержение царского строя…

К чертям царя-батюшку, — басом сказал Лавутин, — правильно, без него обойдемся.

…введение для рабочих восьмичасового рабочего дня…

Правильно!.. А то готовы из нас все жилы повытянуть!

…установление диктатуры пролетариата.

Это бы пояснее… — выдвинулся вперед Филипп Петрович.

Это значит, что вся власть будет только в руках рабочих, — объяснил Буткин. — И это большая ошибка, допущенная съездом. Этот пункт принят, несмотря на самые серьезные возражения.

В чем ошибка-то? — крикнул Петр.

Ошибка в том, что без самой решительной помощи буржуазии рабочим самодержавие не свергнуть. Кто будет помогать им, если власть потом будет принадлежать только рабочим? Таких доверчивых простаков не найдешь. Товарищи рабочие! На съезде была сделана попытка уничтожить в партии свободу.

И, угловато дергая плечами, вытягивая шею то в одну, то в другую сторону, Буткин стал выкрикивать какие-то витиеватые, фразы о том, что усилиями Мартова предотвращено установление крепостного права в партии и что отныне членом партии будет считаться всякий, кто только признает программу партии..

Без железных оград вокруг себя социал-демократическая партия будет быстро расти! — в упоении восклицал он. — Станет крупной силой! Станет влиять на все общественное устройство! И падение самодержавия произойдет само собой, как падает от времени этот осенний лист, — Буткин ловко подхватил на ладонь принесенный к нему порывом ветра пожелтевший березовый лист. — Не нужно будет вооруженных восстаний. Еще никогда в истории кровь не была оправдана…

Конечно, кому охота зря кровь лить, ежели и так можно.

— Сговориться бы подобру — куда лучше. Буткин быстро повернулся на голоса.

Не совсем так, — он энергично развел сжатыми в кулаки руками, будто разрывая шпагат. — Когда сговариваются, делают взаимные уступки. Мы делать уступок не будем. Мы будем давить на царское самодержавие своим влиянием в общественной жизни, своей величиной, своей многочисленностью…

Пока мы начнем давить этак, как вы считаете, нас раньше задавят! — Не сдержав себя, Лавутин крикнул особенно громко и зло, и его крупные, могучие плечи словно еще выше приподнялись над головами рабочих.

Надо размерять свои движения, — поучительно сказал Буткин. — Если махать кулаками, когда у самого еще нет достаточной силы, можно получить удар. Если же медленно и терпеливо, набирая…

Нет больше терпения!

Докуда еще терпеть!

Изо дня в день хуже становится!

Терпеливо набирать силы, — Буткин своим резким голосом перекрывал всех, — это совсем другое, чем просто терпеть…

И опять послышались выкрики:

Что в лоб, что по лбу!

Не хотим мы больше терпеть!

А что, сразу в драку? — вплелся чей-то тонкий протестующий голос.

Слушай, что человек говорит…

Чего слушать?

— Он против Ленина говорил, а мы Ленину верим! Люди волновались, не могли спокойно стоять

на месте: те, что лежали впереди, вскочили на ноги, круг сдвинулся плотнее. Буткин потрясал поднятыми

руками.

К порядку! К порядку! — надрывался он. — Спокойствие, товарищи!

Тут будешь спокойным!

Чего нас уговаривать?

Дайте закончить! Дело говорят…

Я лродолжаю! Я продолжаю! — выкрикивал Буткин. — Значительной ошибкой съезда было избрание…

Лебедев быстро протиснулся сквозь плотные ряды рабочих, стал в круг. Буткин оторопел. Сразу осекся. Он никак не ожидал появления Лебедева. Протянул было ему руку, но тот, словно не заметив этого, спокойно, чуть улыбаясь, поглядывал на рабочих. Шум быстро утих. Буткин хотел что-то сказать, Лебедев перебил его на первом же слове.

Товарищи рабочие! — звучно произнес он, и все сразу потянулись к нему. — Буткин говорил об ошибках. Однако самая большая ошибка — его ошибка. В том, что он вообще сегодня, здесь, стал говорить!

Я протестую, — сказал Буткин, — вы мне зажимаете рот…

Ошибка потому, — продолжал Лебедев, не обратив внимания на выкрики Буткина, — потому, что он говорит о вещах, которых не знает, об идеях, в которые не верит, о делах, которые чужды ему. Товарищи рабочие, он просто лжет!