Олесь Гончар - Твоя заря

Однажды, когда мы еще не спали, скрипнула дверь, и в комнату вошел Андрей Галактионович, в глубоких калошах, в пальто внакидку, потому что хоть и живет он со своим молодым коллегой водном помещении, через стенку, но ход имеет отдельный, с противоположного крыльца.

Появление Андрея Галактионовнча - это событие важное, он горделиво несет на широких сутуловатых плечах свою львино-косматую голову, черная блестящая грива его слегка серебрится, но это не мороз ее посеребрил, это век человеческий берет свое. Когда, распахнув полы пальто, Андрей Галактионович садится к столу, открывается нам знакомая, из льняного полотна и словно вечная его рубашка-толстовка, что зимой и летом верно служит Андрею Галактионовичу, который, как мы знаем, еще будучи студентом, ходил в Ясную Поляну к графу Толстому и имел с ним беседу. О сути той яснополянской беседы нам ничего не известно (о ней Андрей Галактионович обещает рассказать, когда подрастем), а вот нынешний разговор его с Миколой Васильевичем мы, как зайцы, затаясь, все же улавливаем своими настороженными ушами, хоть обоим учителям, должно быть, кажется, что мы уже спим, согревшись под одеялом - не предтечей ли какого-нибудь из тех будущих созовских одеял, которое размером будет такое, что его одного якобы хватит, чтобы им с головой укрыть весь наш терновщанский соз.

Сидят за столом наши первые авторитеты, светочи знаний, толкуют приглушенно, чтобы нас не тревожить.

- Я тут печку натопил на обоих,- говорит Андрей Галактионович.- Пусть, думаю, и соседу греет, если уж нас соединяет общая стена...

- Действительно, ничего не поделаешь,- поддерживает шутку Микола Васильевич.- Мы с вами как две стороны медали: нагреешь одну - теплеет другая...

- Завтра, кстати, печку топить ваша очередь, коллега, и не вздумайте уклоняться,- притворно хмурится Андрей Галактионович.- Надеюсь,- он еще больше приглушает речь, видимо, чтобы не нарушить наш сон,- вы хотя бы этим не станете манкировать, как некоторыми другими обязанностями...

- Что вы имеете в виду, Андрей Галактионович?

- А то самое... Первейшие святые обязанности учительские забросили ведь? Целыми днями носитесь по хуторам, даже детей вот втягиваете в свои совсем не детские дела. А это же все хрупкость, первоцвет,- рассудительно наставляет Андрей Галактионович младшего коллегу.- Ребенок - это, по моему разумению, самый естественный человек, он интуитивно стремится к добру, ласке, согласию и гармонии в жизни. У ребенка и восприятие мира еще ничем не искажено, он ищет в нем красоту, лад, а вы эти юные, несложившиеся души без колебании бросаете в водоворот наилютейших страстей, в эти ежечасные вспышки ненависти, туда, где человек звереет, теряет себя...

Худолицый, бледный от лампы Микола Васильевич слушает старшего коллегу почтительно и в то же время чуть иронично.

- Ну, дальше, дальше...

- Помимо того, что это непедагогично,- втолковывает Андрей Галактионович,- это еще и жестоко. Понимаете, жес-то-ко.

- Милый Галактионович, неужели вы до сих нор не заметили, что мы живем в жестокие времена?! - Микола Васильевич вдруг срывается с места и, нервно шагая но комнате, бросает резко, непримиримо: - Где баррикады, там середины нет! Старых нет, малых нет, здесь каждый займи свое место и действуй, как велит тебе революционная совесть!

- Но это же дети, поймите вы. Таскать малолетних на эти ваши операции, чтобы их жизнь начиналась с этого, ожесточала душу картинами обысков, разрушении, человеческими драмами... Это вы считаете нормальным? Взвалить па детские плечи те ваши железные щупы, а на хрупкую душу взвалить еще более непосильную тяжесть проклятий да воилей - это вас не тревожит? Это вам не болит?

- Болит,- отвечает резко Микола Васильевич,- Но пусть учатся. Пускай дышат огнем сражении! Пусть эти наши юные Гавроши наяву видят остервенелую хищность собствснничества, перекошенные злобой лица, пусть слышат все те угрозы, издевки, проклятья, какими встречают нас хутора! Для хуторян мы антихристы, предвестники Страшного суда, а они? Была у них в сердце жалость, хоть тень сострадания к этим слобожанским детям, когда хутора обращали их в маленьких рабов, обрекали на жесточайшую эксплуатацию? Идиотизм сельской жизни, где он еще в столь диких формах выказал себя, как не на этих хуторах? А теперь хлеб в ямах гноят, для них он уже не святой, да и вообще, что может быть святым для этой дремучей и алчной силы собствснничества? Уступи ей, оставь как есть, так она завтра и нас с вами передушит! Милосердия не будет никому, сострадания не ждите, слепая ненависть поднимет топор и на этих безвинных, что спят вот вповалку под вашим всеспасительным одеялом... Да о чем речь! Вьг, человек с таким опытом, не хуже меня должны знать, на что она способна, эта до продела нынче взбудораженная, коварная, злобой и ненавистью налившаяся хуторская Вандея!.. Чего-чего, а пощады оттуда не жди!

- Так что же получается? Их методами против них?

Против ненависти такою же ненавистью, на злобу - злобой?

- А чем еще?

- Добро воспитывается добром, справедливость - справедливостью - это же для педагога элементарно...

Ненависть разжечь нетрудно, человечество разжигало ее уже не раз и в колоссальных масштабах, а как потом погасить ее? Что ей противопоставить? Инстинкт разрушительства пробудить, в ураган раздуть - тоже куда легче, чем потом опять загнать его в берега здравого смысла. Прежде чем вызвать какую-то мощную энергию, надо хорошо подумать, с каким она знаком, какой природы и к каким последствиям все это приведет. Что в душах останется? С чем встретит человек суровую будущность? Вас, юношу интеллигентного, мыслящего, неужто эти вещи не смущают?

- Так что же - уступить? О, нет! - взмахнул белым кулаком в воздухе Микола Васильевич.- Через века шли пробивались к своей золотой мечте и теперь перед хуторами остановиться? Пойти на попятный? Поклониться бастионам кулацким? Нет и нет! Но до пощады здесь, дорогой коллега! Битва - непримиримая... Идем сами в бон и смену свою берем, потому что судьбы наши - и детей и взрослых - неразделимы, особенно на решающем этом перевале. где правит один закон: или - или!

- Золотая мечта человечества, смею заверить вас, она и для меня кое-что значит,- склонившись над столом, Андрей Галактионович задумчиво перебирал в пальцах свою опрятную, всегда подстриженную бородку.- Однако видеть своего коллегу, народного учителя, в паре с Миной Омелъковичсм, в одной с ним упряжке,- нет, этого я, убейте, не пойму... Пусть вы идете, вами, скажем, движет идеал, молодецкий порыв, а что движет Миной?

- В нем есть классовый инстинкт - это сейчас тоже немало.

- Сила грубая, стихийная, приправленная черной завистью ко всем и вся,вот что в нем есть. Апостол разрушител-ьства, рыцарь сокрушения - разве не таким он объективно сегодня предстает в этих ваших походах...