Анатолий Рыбаков - Лето в Сосняках

Уже у дверей барака он спросил:

– Натанцевалась сегодня?

– Да, – прошептала Лиля, подняла голову и посмотрела ему в глаза.

Ему хотелось покурить перед сном, но он не мог стоять здесь ночью с этой девочкой.

– Ну, давай руку!

Она посмотрела на него с грустью.

– Ну, ну, – сказал Миронов, – тебе уже давно пора спать.

Дома он снял пиджак, развязал галстук. Ему послышался шорох в узком барачном коридоре, сердце его забилось. Он прислушался. Все было тихо. Он открыл окно, закурил. Одинокие фонари тускло освещали бараки – прижатые к земле длинные темные коробки, набитые спящими людьми.

Имеет ли он право на любовь этой девочки? Ей семнадцать лет. Когда он вернулся из армии, он поразил ее детское воображение. «Военная форма вам больше идет...» Теперь, воспитанная Фаиной, выросшая в бараке с его откровенными нравами, избалованная мужским вниманием, она ищет любви – ничего другого не было перед ее глазами. Нет, пусть поживет, поборется, обретет другую цель.

Он вспомнил Ларису. Это был совсем неплохой год, год, что он провел с Ларисой. И все же он оставил ее... Она сказала ему:

– Ты должен думать о себе. В конце концов ты должен подумать и обо мне.

– А о нем? – спросил Миронов, они говорили о профессоре Павлове.

– Чем ты можешь ему помочь? Благородный жест? Ты представляешь, во что он тебе обойдется?

– Ты веришь во все это? – спросил он ее.

– Верю или не верю – это не имеет ровно никакого значения.

– Это имеет значение для меня.

– Ах, для тебя. Ну что ж, предпочитаю верить.

– А если это коснется твоего отца?

– Тогда к нам никто не придет, – убежденно сказала Лариса.

– Мне очень жаль тебя, – сказал Миронов, – к тебе действительно никто не придет, даже я.

– Как мне следует это понимать?

– Так, как ты уже поняла...

Миронов докурил папиросу. На улице было уже свежо и не чувствовались химические запахи заводов. Пахло весенним дождем.

Возвращаясь с работы, Миронов теперь всякий раз встречал Лилю. Она ждала его на скамеечке у дверей барака. Если было не слишком поздно, он присаживался на несколько минут.

– Что-то вас вчера не было видно вовсе? – спрашивала Лиля.

– В цехе задержался.

– В цехе, наверно... У своих девочек-лаборанточек, вот где.

– Фантазерка ты, – смеялся Миронов.

Слишком далеко заходит игра, и надо положить ей конец. Он укрепился в этом намерении, когда убедился, что Лиля втянула в игру и других девочек. Какая-нибудь из них обязательно сидела вечером на скамеечке и, завидя Миронова, бежала предупредить Лилю. Это открытие было неприятно Миронову. Смеющиеся взгляды девочек, их перешептывание, переглядывание, когда он проходил мимо них, тоже были ему неприятны.

Как-то к ним зашла Фаина.

– Вскружил ты голову моей девке.

– Что вы, Фаина Григорьевна, – засмеялся Миронов, – я ей в отцы гожусь.

– Ну уж в отцы! Десять лет – самая подходящая разница, если хочешь знать, – откровенно объявила Фаина.

Когда она ушла, отец, кашляя, сказал:

– Ловят тебя, как бобра за хвост. Фаина не хочет Елизавету в Москву отпускать, не хочет старшей сестре отдавать, вот и пристраивает.

Это было не так. Все шло от Лили, никакого умысла Фаины тут не было, смешно было говорить об этом.

Однажды Миронов шел по тропинке от бараков к станции. Лиля возникла неожиданно, он даже не заметил откуда, появилась из-за куста или неслышно догнала его. В руке она держала два синих билета. И в глазах ее мелькнула улыбка, удовлетворенная, по-детски довольная: увидела его мгновенную растерянность.

– Володя! – Лиля тряхнула длинными волосами. – Вот! – протянула синенькие листочки. – Это билеты на Утесова. Пойдем?

Этого концерта давно ждал город. Сюда, в глушь, приедет Утесов, Миронов видел в глазах Лили торжество: она сумела достать билеты, решилась подойти к нему, увидела на его лице то, что давно хотела увидеть. Она стояла рядом, и совсем близко были ее обветренные губы, ее синие глаза, нежная шея в вырезе короткого ситцевого платья.

Что вложила она в эти листки, какие мечты, какие надежды? О чем думала, когда доставала их, потом терпеливо дожидалась часа, когда тропинка будет пустынна? Ему нужно сделать одно только движение, чтобы притянуть ее к себе.

Миронов не сделал этого движения. Он был очень прямолинеен, чересчур прямолинеен в свои двадцать семь. То, что чувствовал он в эту минуту, казалось ему лишь испытанием его порядочности.

Лиля опустила руку, опустила голову, тронула ногой желтые листья, занесенные ветром на полевую тропинку.

– А шестнадцатого я занят, – сказал Миронов.

Это был шумный день в бараке, все собирались в Дом культуры. Девчонки стирали, гладили, шили. На Фаине было яркое, в цветах, платье, зеленая шаль. Она была еще тогда красива, со своим полным белым лицом и узкими, черными, горячими глазами. Но все ее тщеславие сосредоточилось на Лиле. Стройная, длинноногая, с собранными в клубок льняными волосами, одетая в гладкий серый костюм и туфли на высоком каблуке, Лиля выглядела красавицей. Девчонки с завистью льнули к ней, соседки шумно выражали одобрение. Увидев Миронова, Лиля скользнула по нему взглядом и отвернулась. Фаина посмотрела насмешливо и торжествующе.

С этого дня Лиля уже не встречала Миронова в дверях барака, не садилась у его окна. Она не избегала, но и не искала его.

Та зима была особенно тяжелой для Миронова. Взрывом на центрифуге убило молодого парня, помощника аппаратчика, только недавно кончившего ремесленное училище. На центрифуге отфуговывали полимер от бензина. Аппаратчица вышла в столовую и сказала помощнику: «Посмотри за этим делом». Процесс кончился раньше, чем она вернулась. Парень забыл перекрыть кран, попавший в аппарат воздух образовал с парами бензина взрывоопасную концентрацию. И взрыв произошел. Парня убило на месте.

Кто тут виноват? Сам парень? Он забыл перекрыть кран и не подал своевременно азот. Аппаратчица? Она не должна была оставлять аппарат на попечение своего помощника. Но парень этот знал назначение и действие центрифуги, и аппаратчица уже не раз оставляла его одного.

Обвинили Миронова. К этому времени он уже стал начальником цеха и монтировал опытную установку для производства ударопрочного полизола. На завод приезжал Коршунов, остался недоволен заводом, а Мироновым в особенности. Коршунов не хотел заниматься ударопрочным полизолом.

– Бросьте вы свои формулы! – сказал он Миронову. – Умные все стали!

Коршунов смутно представлял себе назначение тех или иных аппаратов, а спрашивать не спрашивал, чтобы не выдавать своей неосведомленности. Зато требовал чистоты на производстве, по чистоте судил о деловой пригодности людей. Он пришел в ярость, увидев в цехе грязь. Грязно было из-за монтажа установки, которую Коршунов запретил монтировать. Центрифуга была ее частью. В гибели мальчика Коршунов обвинил Миронова.