Виктор Конецкий - Том 6 Третий лишний

Федор Алексеевич немного поколебался, но потом стащил фуражку с головы и помахал в ответ.

— Ну, давай, давай, — сказал Трофимов мотористу. — А то так до вечера и простоишь тут, на девок глядя, — и усмехнулся незаметно: ему тоже было приятно глядеть на веселые женские лица, и было приятно, что ему машут платками.

Катерок прошел под высоким бортом датского рефрижератора, который кончал разгрузку, и впереди показалась круглая корма другого судна с белой аккуратной надписью: „Рухна“, и ниже — порт приписки — „Таллин“.

— Вот и прибыли, — сказал моторист. — Счастливо вам рейс сделать, Федор Алексеевич!

— Бывай здоров! — ответил Трофимов и только тут заметил, что до сих пор держит фуражку в руке. Это было уже неприлично — подходить к судну с непокрытой головой. Трофимов нахлобучил фуражку и с достоинством поднялся на борт „Рухны“.

Его провели в кают-компанию, и там он сидел, молчаливый и строгий, все время, пока таможенники досматривали судно. В иллюминатор виднелся кусок железной стенки, и Трофимов вдруг вспомнил, как еще до революции шестнадцатилетним подростком работал на строительстве этой стенки — возил на ялике техника. Был он тогда силен не по годам, и однажды, разогнав ялик, так стукнул его о сваю, что чуть не утопил техника. Это случилось как раз в том месте, которое виднелось сейчас в открытый иллюминатор. После этого случая Трофимов больше техника не возил — работал подсобником: носил щебень и бил сваи.

Он родился в маленьком рыбачьем поселке с мрачным названием Черная Лахта. Зимой перед хибарами поселка расстилался белый простор замерзшего Финского залива. Ветер крутил по льду снеговые вихри, в ночной темноте мигали далекие огоньки Кронштадта. Летом слюдяным блеском наполнялись и дни и ночи. Над белесой водой залива плыли дымки пароходов, и маленький Федька помогал отцу выметывать сети. Федька с самого раннего детства привык видеть на востоке тяжелое темное облако, широко раскинувшееся над горизонтом. Там был город. Город манил. Четырнадцати лет Федька ушел к нему…

Капитан „Рухны“ — маленького роста, белобрысый, злой от бессонной ночи — попросил Трофимова подняться на мостик. Трап на причал уже убрали, под бортом „Рухны“ расхаживали пограничники с винтовками за плечами. Досмотр судна был закончен.

Трофимов обошел мостик, рулевую рубку, приглядываясь к тому месту, где ему предстояло работать, и задал капитану обычные вопросы о том, как „Рухна“ слушается руля, в каком состоянии машины, какого шага винт.

Капитан отвечал нетерпеливо, с выражением скуки и некоторого пренебрежения на молодом загорелом лице. Трофимов знал за многими молодыми капитанами этот грешок: всем своим поведением показать лоцману, что он здесь лишний и без него легко обойтись, но закон есть закон и я, мол, подчиняюсь.

Трофимов занял место на правом крыле ходового мостика „Рухны“ и наблюдал за тем, как капитан отводит судно от причала. Капитан приказал отдать носовые швартовы и, придерживая корму судна шпрингом, разворачивал „Рухну“ носом в Гутуевский ковш.

Солнце поднималось над городом, зажигая блеском купола соборов.

Матросы, с засученными по колено штанами, босые, хохотали на полубаке, скатывая водой из шланга палубу. Поругивался боцман.

Шипела упругая струя воды, в брызгах переливалась цветастая радуга. Кто-то ударил по брандспойту, шипучая струя высоко поднялась над судном, ветерок откинул к крылу мостика, на котором стоял Трофимов, легкие прохладные капли.

— Осторожнее, ребята! — крикнул капитан и посмотрел на Федора Алексеевича. Лицо у капитана прояснело, раздражение исчезло. Ему было радостно оттого, что так удачно и чисто прошла съемка со швартовов. Он заметил, как одобрительно покачивал головой старый лоцман после каждой его команды, и все это вместе с великолепным утром, со свежестью моря, которое с каждой минутой приближалось, улучшало его настроение и заставляло забыть про бессонную ночь.

Трофимов догадывался обо всем, что происходило в душе молодого капитана. Поэтому он улыбнулся ему и в первый раз заговорил:

— Давно капитанствуете?

— Год уже скоро.

— Порядочно, — серьезно и веско сказал Трофимов. — Прибавим хода?

— Это можно, — согласился капитан, и сам перевел на „средний“ рукоятки машинного телеграфа.

Совсем близко от капитанского мостика проплывали деревья на Канонерском острове. Потом потянулись насыпные дамбы на бровках канала. Теперь курс был неизменным — прямо на вест, до самого Кроншлота.

На дамбах весело зеленела под лучами солнца трава. Пучки ее высовывались из каждой щели между гранитными плитами. Волна от „Рухны“ с шумом набегала на гранит, расшибалась, закипая белоснежной пеной.

Судно шло ровно — чутко слушалось руля, и Федору Алексеевичу на самом деле нечего было делать. Он наслаждался свежестью близкого моря и ласковыми порывами теплого воздуха, которые время от времени рассекала „Рухна“. Эти теплые порывы рождались над прогретыми солнцем мостовыми огромного города, который оставался позади. „Рухна“ сейчас проходила через морские ворота города. Сводами этих ворот было небо, по которому, то исчезая, то вновь собираясь, крутились легкие, чистые облачка.

Тысячи и тысячи раз Трофимов проплывал через эти невидимые ворота и всегда остро чувствовал их, хотя никогда прямо не думал об этом. Он ощущал дыхание города своим затылком, когда выводил судно к морю, и город дышал ему в лицо, когда он вел судно в порт. Этот город не мог жить без порта, без моря. Море родило его. В тот день и час, когда на Заячьем острове начали строить Петропавловскую крепость, на берегу Невы заложили и первый причал. С тех пор город и порт неразрывны. У них была общая судьба. И каждый раз, когда враги шли на Россию, они начинали с того, что хотели закрыть ворота города в мир.

Трофимов уже дважды за свою жизнь видел это. Он состоял привратником у ворот города. Он открывал их перед кораблями и всегда гордился своей должностью.

„Рухна“ миновала насыпную часть канала. Простор Невской губы распахивался все шире. Показалась встречная шаланда с песком. Она, наверное, тащилась с Лондонской банки, везла песок для бесконечных строек города.

Шаланда сидела в воде так низко, что даже небольшая ходовая волна от „Рухны“ могла плеснуть ей через борт. Трофимов попросил капитана сбавить ход.

— Что ты делаешь, черт тебя дери! — заорал лоцман шкиперу шаланды, когда суда поравнялись. — Разве можно с таким перегрузом плавать?!

Шкипер вытер кепкой потное лицо, сверкнул в ответ зубами:

— Будь спок, Алексеич! Все в норме будет!

Трофимов погрозил ему кулаком, но всерьез рассердиться не смог: уж больно хорошо все было вокруг. Тусклым перламутровым блеском дрожала спокойная гладь залива. Яркие красные и черные вехи чуть покачивались, безмолвно указывая кораблям дорогу. Десятки белых острых парусов ловили слабые дуновения ветра — яхты и швертботы покрывали залив до горизонта. Юркие теплоходики пересекали залив во всех направлениях. Ясное веселое утро, утро выходного дня, встречи горожан с морем, солнцем и чистым воздухом.