Виктор Конецкий - Том 6 Третий лишний

Императорских пингвинов не видели — еще не сезон для них. Аделек много. О милой симпатичности этих существ написано довольно. Повторюсь об их любознательности и любопытстве. Сам видел, как три адели несколько раз проехались вдоль борта на льдинах, которые проносило мимо судна, лежащего в дрейфе. Прокатившись от носа до кормы, адельки прыгали в воду, заплывали на исходную позицию, выкарабкивались на подходящую льдину и опять ехали вдоль судна, уставившись на такого огромного железного кита без пасти.

Яйцо императорского пингвина можно выменять по таксе — от одной до трех бутылок спиртного. Чем дальше судно удаляется от берегов ледового континента, тем такса, естественно, выше.

Специалисты объясняют высокую стоимость экзотического сувенира не самим — удивительным по совершенству формы, космическим даже каким-то — яйцом, а трудностями, с которыми связано его продувание от содержимого через две малюсенькие дырочки. Особенно эти трудности возрастают, если в яйце уже есть развившийся птенец.

Мой старый друг Лева Ш. лет двадцать назад был назначен старшим помощником на теплоход «Эстония». «Эстония» только что вернулась из антарктического рейса. И когда Лева заглянул в рефрижератор, то ужаснулся. Там было битком замороженных тушек пингвинов. Их везли на чучела.

Нынче ни одного чучела не видел. Или их прячут очень изощренно, или поумнели морячки и полярники в деле охраны природы.

Сами пингвины, несмотря на философски-умный, задумчивый вид, чрезвычайно глупы. Они откладывают яйца обязательно на тверди — на скалах, торчащих изо льда, то есть на темном, даже черном. И вот часто потемневший лед принимают за скалу, укладывают на него яйцо и греют его. Яйцо растапливает под собой лед и все глубже опускается в вытаявшую ямку. Птица не понимает этого и честно сидит на дырке с ледяной водой. Очень за них обидно делается после такого рассказа.

В Одессе на эту тему бы сказали: «Простите мне, сколько людей все свои жизни просидели, сидят и будут сидеть на дырке с водой?»

Море Космонавтов. Недалеко от берега Агихилль — принцесса такая была. Застряли в тяжелых льдах и трое суток бездельничали.

Я дочитал «Новичка в Антарктиде».

Новичок на все лады нахваливает полярника Александра Никитича Артемьева, который в санинские времена был начальником на станции «Восток» и который в данный вот момент спокойно спит в двадцати метрах от меня в каюте-люкс.

Я прочитал о встрече Нового года. «Стол у нас, — пишет Санин, — не слишком обильный. У старой смены запасы деликатесов исчерпаны, новых мы не привезли. Артемьев приносит откуда-то бутылку шампанского и под восторженный гул разливает его по бокалам.

— Ай да Никитич! И как это ему удалось сохранить такое чудо? — изумляются „старики“. — Скрыл от коллектива!

— Никитичу — „ура!“»

Итак, начитался я Санина, поднялся в каюту Артемьева и говорю, что Санин очень хорошо пишет про вас, Александр Никитич.

Артемьев почему-то темнеет ликом.

Пауза. Смотрим в окно люкса.

Там пингвины катаются на льдинках, смотрят удивительное кино: наш белоснежный лайнер и прогуливающиеся по палубе зимовщики.

Наконец Артемьев осторожно говорит:

— Простите, вы тоже писатель, и я, может быть, что не так скажу, потому что не специалист, но в своей книге Санин описал встречу Нового года как-то фантастически. У него я припас одну бутылку шампанского. Какой же я начальник станции, если о встрече Нового года не подумал еще в Ленинграде? И не из загашника какого-то я шампанское вытаскивал. Все это ведь уже традиция, все всем известно на станции: что есть и шампанское, и покрепче. А спиртное-то на «Востоке» никто не пьет. Нам вино только для видимости было, для праздничности. Три тысячи четыреста восемьдесят восемь метров над уровнем моря. Там самый заядлый алкоголик пить бросит. От ста граммов у самых тренированных людей голова лопается. И вот Санин на весь свет меня показал в виде скупердяя или недальновидного руководителя, незаботливого — одна бутылка! На всех! Позор какой! — закончил Александр Никитич, даже потеряв несколько свое антарктическое хладнокровие, ибо выругался легонько.

А ведь сколько высоких слов Санин написал в его адрес, как его поднимает в книге, как искренне им восхищается и любит! И все прахом — все эти славословия Александр Никитич пропустил мимо ушей. А одна ошибочка «небывалого» писателя… и у его героя обидный осадок.

О Санине:

Одна глава у Санина называется «Клуб 12 стульев». Я этот клуб терпеть не могу. Юмор там на девяносто девять процентов такого уровня: «Вообще я заметил, что некоторые даже весьма уважаемые ученые развиты как-то односторонне. Фарадей, Эйнштейн, Планк, Курчатов — этих они знают назубок. А спросите их, кто такие Лев Яшин или Всеволод Бобров, изобразят на лице вопросительный знак». Причем автор этого юмористического пассажа, где искра смеха должна возникнуть из соединения Фарадея с Бобровым, и есть сам Санин.

Недавно получил письмо от старого капитана, чрезвычайно знаменитого на весь свет, мною глубоко уважаемого. В тридцати пунктах указаны (с приведением номера страницы, абзаца и строки в абзаце) мои неточности в морской терминологии.

Каждый пункт вызывал у меня бешенство.

Я пишу: «Поднимаюсь на пеленгаторный мостик и вижу, что линемет отодвинут в сторону, ракеты сложены в кучу, а на ящике лежит и загорает Эльвира — младшая буфетчица. Она лежит на животе, лифчик расстегнут. Эльвире хочется, чтобы и следа от лифчика не осталось на ее тропическом загаре».

Знаменитый капитан пишет: «Мостик этот издавна назывался капитанским. Стал называться ходовым. Но даже не в этом дело. На судне, где уважают морские порядки, он никогда не служит пляжем даже для Эльвиры. Я не знаю судов, где капитаны разрешали это. В этом уважении большой смысл. Определенные места на судне служат определенным целям, и только им. И вообще, зачем это размазывание, в каком виде загорала Эльвира и прочее…»

«Не было на море ни одного человеческого деяния, о котором все люди имели одинаковые мысли. Общему сему жребию и наше сие дело подлежит». А это написано лет двести назад при разборе обстоятельств бесследной гибели нашего фрегата.

Когда-то я относился к такой особенности морского мышления с юмором. И даже позволял себе над таким удивительным феноменом подшучивать. Но уже порядочно, как перестал. Серьезное и даже трагическое за ним стоит.

Сходите разок на Фонтанку в городской суд, когда судят там за аварию моряков. Сколько экспертов — столько мнений.

Особенно грустно получается, когда приглашаются в эксперты рыбак, торговый моряк и военный. У каждого свой опыт, свое видение; каждый привык верить именно своему, нажитому за десятилетия плаваний, проверенному на собственной шкуре. Но каждый из них — моряк! И каждый — настоящий моряк. И каждый, не будь он обязан, не стал бы вообще высказываться по данному делу — существует такой неписаный закон.